Хотя Мехти-Улия больше подходило сравнение с коршуном, но теперь она скорее напоминала наседку, готовую заклевать некую хищницу, посягающую на ее цыпленка... Она не знала, что противопоставить этой стихии, этому наваждению. Здесь было не то, что с неугодными эмирами, которых убрать с дороги - раз плюнуть...
Она не хотела бы неосторожным вмешательством нанести обиду сыну. Думала, как бы его образумить, уговорить, побудить отрешиться от этой любви. Или... может, попытаться отдалить девушку, но так, чтобы Гамза Мирза не прознал, не почувствовал, что здесь мать руку приложила. А это было невозможно в дворцовой среде. Кому бы она ни доверила подобное дело - рано или поздно тайна раскроется, проболтается сам пособник или пронюхает кто-то из недоброхотов, желающих насолить ей, поссорить с сыном и воспользоваться его доверием в будущей закулисной борьбе за власть...
Потому, прежде чем вызвать и переговорить с отцом девушки, Деде-Будагом, решила сперва побеседовать с сыном. Она уже узнала мнение шаха: набожный Мохаммед Худабенда, истый шиит, конечно, был против того, чтобы приводить в дом невестку из суннитов, родниться с ними. Ибо потом сунниты начнут встревать в дворцовую жизнь. Мохаммед считал себя обязанным следовать дедовской стезей.
И вот мать и сын сидят наедине. Шахбану ласково поглаживает его по плечу; сын давно уж не видел таких памятных сызмала нежностей со стороны матери. Растроганный лаской, он совсем по-детски приложился головой к ее коленям.
Мехти-Улия заранее знала, какие слова скажет сыну.
-Сынок мой, что ты ластишься к матери, как дитя?.. Машаллах, ты уже взрослый мужчина, богатырь... силен, как лев, храбр, как волк... И стрелок - хоть куда, и десница крута, как поднимешь ты меч - так и головы с плеч... Удалая краса, супостатом - гроза... Скольких добрых коней загонял-доконал? Скольких нежных косуль на шампур нанизал? Скольких славных красунь сна-покоя лишал?..
-Ах, мать... ты прямо как плакальщицы... запела...
-Типун тебе на язык! Причем тут плакальщицы?.. Упаси Аллах!
-Я видел в селах, как отпевают покойников... причитают, восхваляют... будто собираются на престол посадить...
-Откуда такое взбрело тебе на ум? Я-то на радостях, а ты...
Сын расхохотался и, запрокинув голову, лукаво взглянул на мать, теребя обозначившиеся усики.
-На радостях, говоришь? Кого-то присмотрела для меня?
-Ох... лишь бы тебе приглянулась и по сердцу пришлась... А невестушек - хоть отбавляй. Мало ли красавиц среди нашей родни, в нашей столице. Кого ни покажи пальцем, кому ни кинь с крыши яблочко, - с готовностью выдадут за тебя. А будут артачиться - шкуру сдеру, уломаю.
-И все-таки... уточни...
-Что именно?
-Кому же, какому роду-племени ты бы отдала предпочтение?
-Мало ли знатных, достойных, именитых семей. Взять хотя бы Мазандаран.
Шахзаде расхохотался.
-Или ты взяла на прицел какую-нибудь из внучатых племянниц?
Рассмеялась и мать.
-Да нет же! Все они повыходили замуж. Разве ж дали бы засидеться?! Одна другой краше. На руках бы таких носить. Все на подбор - зернышки гранатовые сладкие.
Сын посерьезнел.
-Мать, а ты видела дочь румийца Деде Будага?
-Этого... суннита, что ли?
Гамза Мирза пропустил слово "суннит" мимо ушей, ластясь к матери:
-Да... зовут ее Эсьма. Вот сноха, о которой ты могла бы только мечтать. Из тех, кто, пока муж проснется, уже на ногах, пока муж коня оседлает - уже в седле, пока врага настигнет - она уже ему голову снесет... Подстать тебе...
-Упаси Аллах... Эсьма... Это же отравительница имама Гасана...
-Да что ты, мать! Опомнись! То было сотни лет тому назад. Эта же вчерашнее дитя...
-Имя дается неспроста. Каково имя - таков и нрав.
-Но, мать... Ее имя в самом святом Коране.
-Что? Не может быть! Имя отравительницы внука пророка? В Коране?
-Эх, мать. Когда писался Коран, даже деда нашей Эсьмы не было на свете. Но это имя действительно запечатлено в священном писании...
Матери было невдомек, что сын все это присочиняет, чтобы лишить ее неубедительного и смехотворного довода, исходящего из кастовых и религиозных пристрастий.
-Кто тебя этому научил? Уж не твой ли чалмоносный грамотей?
