– Не только.
– В чём же ещё?
– Мой брат болен. Дай денег. Сколько можешь.
– Ты не ответил.
– А если отвечу, дашь сто рупий?
Я промолчал. Индиец был нищ, но английский знал хорошо. Стоявший неподалёку торговец лимонадом, кажется, прислушивался к нашим словам.
Молчим. Стоим, едва раскачиваясь, друг против друга.
Индиец поглядывал по сторонам, наконец ответил:
– Много разницы… И одежда другая и… душа. Такие, как ты, слишком любят вещи. Живёте для них, и печалитесь и радуетесь им, как людям. Для вас вещь ценнее человеческой жизни; тут люди умирают без еды и лекарств, а вы в игрушки играетесь.
– Не все.
– Что?
– Не все мы такие.
– Разве ты другой?
– Да.
– И можешь без жалости расстаться с вещью?
– Да.
– Пусть бы с этим фотоаппаратом?
– Конечно.
– О, ну так отдай его мне. Я продам его. Куплю брату лекарства. И не только ему…
Я не сдержал усмешки; потрогал фотоаппарат и ответил:
– Он мне дорог не сам по себе. Дорога цель, которой он служит.
– Это только… вывёртывающиеся слова . Слова, помогающие жить, – нищий поморщился.
– Не больше, чем слова о больном брате, не так ли?
Молчание. Смотрю на индийца; удерживаю от губ улыбку.
– Ну так… не дашь ничего?
– Нет.
– Жадный?
Молчу.
– Или скажешь, что деньги у тебя тоже служат цели, а так бы их – хоть в пропасть?
– В точку! – я рассмеялся.
Нищий вздёрнулся. Махнул рукой. Развернулся. Ушёл, ругаясь о чём-то на хинди.
Подошла Оля (завидев наш разговор, она осталась в стороне, не мешала). Пересказал ей случившийся диалог, после чего подошёл к торговцу лимонадом – заказал один стакан (с водой из моей бутылки) и спросил, о чём была ругань нищего.
– О… – торговец улыбнулся. – Он сказал, что не поскупился бы оплатить вам дорогу в ад.
– Это всё?
– Нет, но остальное я переводить не стану.
Слова, которых постеснялся торговец, я мог представить по ругани, слышанной Кимом на Большой дороге: «Сын свиньи, разве мягкая дорога предназначена для того, чтобы ты мог чесать о неё свою спину? Отец всех бесстыдных дочерей и муж десяти тысяч лишенных добродетели, твоя мать была предана дьяволу под влиянием своей матери, у твоих тёток в продолжение семи поколений не было носов. Твоя сестра…» {7}
Лимонад был приятным; я купил ещё один стакан. Оля пить «с улицы» отказалась.
К восьми часам мы возвратились в номер. Нужно было заняться Дневником и лечь спать – для раннего отъезда в Агру, но случилась близость. Не знаю, какой причиной, но была она особенно чувственной. Быть может, всё – от специй или от самого климата. Так или иначе, Оля теперь спит, а я в ночи, под шёпот нового дождя заканчиваю фразу последнюю об этих сутках.
(Шиваизм – одно из основных и древнейших направлений индуизма. Для почитателей Шивы известны диковинные увлечения: бродяжничество, каннибализм, поклонение половому органу Шивы и другие.)
Дорога в Агру была пятичасовой. Жар случился тяжёлый, напористый, чувствовался до потливости – даже при кондиционере в машине.
Паломники-шиваисты отыскались и в Раджастане. Всеиндийское празднество. В отсутствие Джамуны и Ганги довольствовались они Джайпурским озером – несли его воды в неизменных ведёрках.
Были короткие, чрезвычайно густые оранжевые процессии. Двигались они в ритме барабанов, плясом; оканчивались обширной повозкой, в которой недвижным идолом сидел святой человек (в цветах красных, бордовых, оранжевых, с белой бородой).
Паломники перекрывали шоссе – танцевали, пели, размахивали флагами, обсыпали друг друга лепестками. Приходилось ждать. Из окон соседних машин сплёвывали мужчины – густой тёмно-красной слюной (от бетелевой жвачки или жевательного табака). Мимо нас брели чистые, вылощенные до бархатистости коровы. Кожа обтягивала их рёбра-шпангоуты. Рога были длинные. Сами коровы – спокойные, и в спокойствии твёрдом не возмущавшиеся ни от машин, ни от людей.
Жители местные встречали паломников молитвой.
Под днищами грузовиков, поставленных на обочине, обедали, отдыхали дальнобойщики.
Остановками нашими пользовались торгаши и попрошайки. Не было минуты, чтобы не вздумал кто-нибудь потереться к нам в стекло: то с покорной до уныния обезьянкой, то с ободранной, едва шевелящейся коброй (для лучшего шевеления «факир» непременно щёлкал свою подопечную по голове), то просто – с грязными руками, лодочкой обращёнными ко рту: «Кхана кхала!» [7]
