Нам вольность первый прорицал - страница 64

Однажды отец пришел из леса и громогласно объявил, что он готов ко встрече с богом и потому намерен поделить имение. Семья Радищевых была большой, и Николаи Афанасьевич ходил по дому и вслух соображал, кому какой кусок выделить. В конце концов он запутался в наделах, рассердился и снова ушел в лес.

Перед отъездом сына он наставлял его:

— О службе не думай. Служба не твоя судьба. Там прохвост угождает прохвосту. Беги от царских чертогов. О людях заботься, люди тебе богом назначены. Радищевы всегда о людях пеклись. Недаром, когда Емелька Пугачев сюда приходил, никто из крестьян не выдал нас вору. Лицо барским детям сажей мазали, прятали от Пугачева!

Александр Николаевич ждал, когда отец скажет о денежных делах, но Николай Афанасьевич невидяще смотрел поверх сына и вел речь о душе и боге.

Безденежье, нужда черной тучей надвигались на горизонт. Александр Николаевич молчал: после отлучения детей от фамилии просить отца о помощи он не мог.

Радищев возвращался в Немцово с чувством безнадежности. Он готовился закончить там свои дни. Но судьба распорядилась по-иному.

Смертью деспотичного Павла I начался новый век. Заключенные выходили из темниц, впавшие в немилость удостаивались высочайшей ласки, опальные становились всесильными. Общество мигом изменило свой внешний вид. Ненавистные однобортные кафтаны, которые велел носить Павел, были арестованы. Парики, косички, букли были выброшены, обрезаны, сосланы в сундуки и чуланы. Фраки, панталоны, круглые шляпы вновь победно замелькали повсюду. Широкие и длинные прусского образца солдатские мундиры спешно перешивались в узкие, отложные низкие воротнички делались стоячими — голову солдату было трудно повернуть. Тем не менее все восхищались новым обмундированием.

5 сентября 1801 года наследник престола въезжал в Москву на коронацию. В длинном царском поезде находились председатель Комиссии по составлению законов Петр Васильевич Завадовский и бывший преступник, а ныне зачисленный по рекомендации Александра Романовича Воронцова чиновником той же комиссии коллежский советник Александр Николаевич Радищев.

15 сентября государь короновался в Успенском соборе. Кроткий и задумчивый, будто стесняющийся величественного события, Александр I вышел на площадь перед собором. В толпе кричали: "Батюшка! Родимый! Красное солнышко!" Митрополит с крестом вел помазанника и обращался к народу: "Посмотрите, православные, каким бог наградил нас царем"…

Радищев, стиснутый с боков, двигался вместе с народом и испытывал столь же восторженное состояние. Казалось, наступил всеобщий долгий праздник и девятнадцатый век станет таким же светлым, каким было лицо нового царя.

— А, здравствуйте, господин демократ. — Граф Петр Васильевич Завадовский радушно поднялся навстречу Радищеву. — Что новенького принесли?

Радищев положил перед председателем Комиссии по составлению законов толстую папку.

— Вот мои некоторые соображения.

— Похвально, похвально, — говорил Петр Васильевич, с неудовольствием листая бумаги. Почти каждый божий день раскаявшийся смутьян приносит ему различные проекты переустройства мира. Как будто и не раскаивался… Бледный, напрягшийся, как пружина, следит за его, Петра Васильевича, выражением лица, ждет оценок. Пятьдесят лет уже минуло смутьяну, но, как ребе-нок, прыток и мечтателей. Откуда что берется? Устройство законов требует обдуманности, неторопливости, а он хочет в два дня мир перевернуть. Если бы не ходатайство добрейшего друга Алексаши Воронцова, не стоило и в комиссию приглашать беспокойного сочинителя.

— Отменно. — Петр Васильевич со вздохом отложил бумаги. — Прошу пожаловать ко мне через две неделя для обмена мнениями.

— Отчего же через две недели? — с нетерпением спросил Радищев.

— Леге нецеситатис, по закону необходимости, мой друг, — наставительно, с удовольствием ответил Завадовский. Он любил латынь и не выносил суеты. Выражение его лица свидетельствовало о скорейшей необходимости закончить беседу.

Но Радищеву не терпелось продолжать.

— Петр Васильевич, вчерашнее в комиссии обсуждение о ценах за убиенных людей меня крайне встревожило. Спорить о цене за человека — ошибка.