Стены, зоны, комнаты в связи с этим обязательно передвигались; квартира без перепланировки в зачет как бы не шла, – я помню, в 1998-м талантливый (и модный) архитектор Тугарин, сосватанный нам по блату, недоумевал, отчего мы не хотим перенести спальню в кухню, а кухню – в кабинет.
Это ж была б, как он выражался, не квартирка – огонь!
* * *
Ныне владельцы этих гипрочно-потолочных, стеклоблочных квартир должны даже не столько выглядеть, сколько ощущать себя идиотами. Я отчасти их чувства разделяю: сам в 1998-м, аккурат под кризис, закупал стеклоблоки, хотя кабинет в спальню перенести, слава богу, не успел.
Сегодня в моде другое: очищенные до голого кирпича стены, размытый бетон на потолке, искусственно состаренное дерево, холодная сталь, серебро на черном, черное на серебре, рисунок в шотландский чертополох, обильно хрустальные люстры – ну, словом, то, что определяется как «глэм-барокко».
О господи, да какие ныне двуцветные обойчики?! Какие волны на потолках? Какая мебель из вишни? Эвона, на фоне грубого кирпича, на полу из массива копченого дуба должен стоять выбеленный столетний индийский шкаф.
Я знаю, о чем говорю: моя квартира за одиннадцать лет изрядно обветшала, но знакомые архитекторы и дизайнеры, которых я зазываю на ужин (не без задней мысли поговорить о ремонте), сходятся в одном: все переделать. Выкинуть к чертовой бабушке этот немодный дубовый паркет и устаревший кафель с рыбками. На диван пошить белые чехлы, загнать его в угол гостиной, перед ним выставить низенький пакистанский стол, на стол вместо скатерти бросить ковер, над ковром низко-низко опустить кованую, опутанную стеклярусом люстру…
Они к нам с женой очень хорошо относятся. Они профессионалы: одного из них, Андрея Дмитриева, New York Times короновала как «императора Андрея» от современного дизайна. Они искренне хотят, чтобы мы жили в модной квартире.
Проблема в том, что мы хотим жить в квартире, которая впитывает в себя время – то есть нашу жизнь, – как губка. Для нас с женой жилье, его убранство, его интерьер – это история наших тел и душ, эволюция наших представлений о мире, а ремонт – этакий скачок в дарвиновском естественном отборе вещей.
Старые вещи – они как морщины: свидетельства о былых мыслях, поворотах судьбы, страстях. Когда их стремятся непременно вывести под ноль – значит, владельцу есть чего стыдиться в своей жизни и есть что скрывать.
Если верить дизайнерским журналам, что скопились у нас на даче, то жизнь преуспевающего сорокалетнего россиянина выстраивалась так: вот он рос-рос в октябрятах, пионерах и комсомольцах, складывал в кляссеры марки, спал на кресле-кровати под пластмассовой люстрой «Каскад», имитирующей хрусталь, пил чай из дулевских чашек эпохи упадка, кормил рыбок в установленном на трехногую стойку круглом аквариуме, ставил гибкие пластинки из журнала «Кругозор» на проигрыватель «ВЭФ-Спидола», получал в подарок на Новый год «Мюнхгаузена», ракетницу с присосками и набор стальных гремучих солдатиков, поступал в институт и носил в стройотряде зеленую штормовку с нашивками, а потом – хрясь-бум! – перестройка-богатство, и вот его раздели догола, загнали на дезинфекцию в особую камеру, а затем – оп! – выпустили наружу во всем новеньком в новенькую квартирку, строго-настрого запретив думать о прошлом.
И я думаю, что дизайнерским журналам следует верить.
Именно так у разбогатевших россиян большей частью и происходит, а у неразбогатевших если и не происходит, то до тех ровно пор, пока они не разбогатели.
Посмотрите на фотосъемки модных интерьеров: попробуйте отыскать там хотя бы тень хотя бы одной библиотеки. Куда делись «макулатурные» собрания сочинений Дрюона? Синий томик «Библиотеки поэта» Ахматовой, купленный за 10 долларов в «Березке» с риском быть схваченным «за валюту»? Где виниловые диски с «вокально-инструментальным ансамблем, Великобритания», как шифровала тогда фирма «Мелодия» «битлов»? Почему на стенах – хотя бы в спальнях или в кабинетах – нет тех фотографий близких людей (непременный деревенский фотографический «иконостас» с полотенцем-рушником и пластмассовыми розами в этом смысле куда честнее)?
