– Ну, и что не устраивает редакцию? Ведь действительно почти все книги Гурунца посвящены родному краю, Карабаху.
– Вот это как раз и не устраивает редакцию…
– Но почему? Что именно не устраивает? Карабах? Что он существует и о нём пишут книги?
Пауза в трубке. Через минуту снова тот же голос, но уже заметно раздражённый:
– Не играйте в наивного, Зорий Гайкович. Будто вы не знаете, какую войну несколько лет тому назад вёл Гурунц против руководителей Карабаха и самой республики?
– А разве эта борьба была несправедливой? Против бесчинств руководителей области выступал не один Гурунц…
– Не будем говорить об этом. Таково решение редакции.
В результате рассказ был опубликован в сильно урезанном виде. Было вычеркнуто всё, что касалось Карабаха.
Недавно из Северной Осетии, из города Орджоникидзе, пришло письмо читателя, в котором Тамара Галоян, старый человек, когда-то выехавшая из Карабаха, мечтает, «если не свалюсь в пути», поехать в родной Доланлар, село в Гадрутском районе – на прощание ещё раз взглянуть на родное село, которое, как она пишет, все годы разлуки с ним, несёт в сердце.
В этом же письме она рассказывает, что отца не помнит, но знает о трагедии, постигшей её семью в 1912 году, когда ей и года не было: «Во время сенокоса, средь бела дня, вдруг напали аскеры, понимай азербайджанцы. Убили девять доланларцев, в их числе моего отца, деда Аба и дядю Меликсета».
«Об этой трагедии, – пишет далее Галоян, – хорошо помнят в Доланларе, ещё живы семьи, потерявшие родных».
Наивная моя корреспондентка предлагает мне поехать в ее родное село, разузнать подробности этой трагедии и написать о ней. «Ведь должны же люди знать об этой дикой расправе, которую учинили мирным людям аскеры…».
Как сказать этой старой женщине, чтобы она не ехала в родное село, что в этом самом Доланларе, как и во всём Гадрутском районе, ничего хорошего она не увидит – одни пустые селения, из которых разбежался народ? Что эти же «аскеры», некогда убивавшие физически, теперь убивают морально, что геноцид в родном её Карабахе продолжается и поныне. Не ездите в Доланлар, милая женщина, вас хватит такой же инфаркт, какой свалил меня. Эти строки я пишу уже в больнице, в которую попал после своей войны против моральной и физической расправы над людьми…
Могу сказать в утешение, что нам с вами ещё повезло. В родном Доланларе вы ещё застанете людей. Родись же вы в Нахичеване, что под боком у Армении, от Еревана рукой подать, в каком-нибудь Акулисе, не нашли бы ни одной живой души. Вымершими армяскими деревнями встретил бы вас Нахичеван. Одни только названия некогда цветущих селений остались в памяти беженцев из Нахичевана. А из древних хачкаров, из могильных плит разорёных армянских кладбищ, наши соседи, с утра до ночи трубящие о дружбе, строят себе дома и живут в них, не чувствуя угрызений совести. Что мне говорить вам, дорогая моя незнакомка? Армянский вопрос, с молчаливого согласия потомков Андраника, ложно клявшихся в любви к нему, к его памяти, решается в Анкаре.
В нашем Карабахе ещё есть армяне.Утешайтесь хоть этим, моя соотечественница. Ещё не все селения вымерли.
В одном колхозе снимали председателя, хорошего руководителя, не угодившего высокому должностному лицу. Инструктор, приехавший из района, говорит:
– Партия доверила товарищу Товмасяну ответственную работу, партия и снимает.
Встаёт пожилой мужчина, заведующий овцеводческой фермой:
– Всё же разъясните, товарищ инструктор. За что вы снимаете нашего председателя? Я в толк не возьму.
Как ни объяснял инструктор, заведующий фермой разводил руками, всё не мог понять причину.
С места поднимается старик-острослов.
– Слушай, Ерем, как не понимаешь? Вот ты заведующий фермой. Когда снимаешь чабана, не спрашиваешь же разрешения у баранов? Что тут непонятного?
Каждый раз, вспоминая о Кеворкове, приходит в голову выражение: караул, убивают!
Кеворков командирован в Карабах, чтобы превратить его в сплошной Агулис.
Здесь дело даже не в Карабахе, не в опасности грозящей его жителям, Может случиться более страшное, непоправимое. Что значит постоянно вытравлять из человека человеческое, Постоянно оглушать его окриком, пинком пониже пояса, унижать физически и морально, лишив его права думать, мыслить самостоятельно, решать за него, что плохо, а что хорошо? Куда ведёт такая линия, если мысленно провести её дальше? А занасёт, можете в этом не сомневаться, в затхлое болото, откуда нет выхода: живому существу не дышать. И загоняют тебя в это болото кеворковы. Им сподручнее, когда ты безликий, слепой исполнитель чужой воли, когда вопросы морали, чести и собственного достоинства отошли на второй план. Когда, зазубрив кучу лозунгов и цитат, ты не в силах переварить их.
