- Это Кынташ, - сказал я.
- Будто бы помню я его, - нетвердо сказал он, но пусть бы вспоминал. - Вон тот изгиб в середине помню.
- Ас какого места ты его видал?
- С осыпи. Когда вылезал, пересек какую-то большую осыпь, в лесу там просвет, и я увидел. Точно! Этот ручей, То-богоев. Гад буду, этот ручей!
Он меня сильно обрадовал, но я виду не показал, мало верил ему, знал, что у них голова в тайге пустая делается.
- Может, от перевала начнем разбирать?
- Сколько до него еще километров? - опять по-глупому спросил он.
- Кто считал? Мой отец отсюда четыре трубки курил. К ночи можно успеть на перевал.
- Нет уж, давай вниз! Где-то тут я вылазил, гад буду! Вон ту загогулину помню.
- А вы по целой траве долго шли?
- Ну. Тропу бросили и поперли прямо над речкой.
- Знаешь, Сашка, трава сейчас в тайге жирная, - объяснил я ему.
- Думаешь, найдем след?
Прошли еще, увидели воду, поели у нее и покурили.
- Думай, Сашка, - сказал я. - Если залезем в это урочище, тяжело назад. Тут проход искать надо. Ниже стены стоят...
- Знаю! Я тоже долго в них тыкался. Вылез окатом.
- По курумнику я не полезу, Сашка. Глупый человек курумником ходит.
Мы вдоль ручья пошли, чтоб всегда было пить, стало круто, и у меня спина заболела. Потемнело, хотя до вечера еще далеко. Кедры тут густо росли, и вчерашняя туча надвигалась на эти гольцы. Дождь будет, плохо будет. И стены сейчас остановят. Высокие тут, старики говорили, стены. Камень кй
нешь, не слышно. Один способ спуститься - найти тропу марала. А она тут должна быть, зверь хребты всегда прямой тропой соединяет. Сашка ломает кусты внизу, плохие слова говорит. Стена? Пусть хоть что будет, в тайге так ругаться нельзя. Пустая башка! Тут тихо надо говорить. В духов я не верю, престо обычай такой.
Стена. На самом краю стоял Урчил, водил носом над глубиной и визжал. Сашка держался за куст и хотел глядеть вниз. Там был Тушкем, а наш ручей пропал. Я лазил туда и сюда. Стена была везде, без разломов. Да нет, бесполезно. Надо зверий проход искать. Сказал Сашке об этом, а он заругался и говорит, что делай как знаешь. Все, что с ним происходит, очень понятно. Пусть, лишь бы не ошибся про Кын-таш! Тогда инженер внизу, и люди зря в Кыге ищут.
Часа два мы лазили над стеной. В завалах и камнях много крапивы было, руки у меня горели. Я рвал бадан и прикладывал, а Сашка свои руки царапал до кров и. Когда я ему сказал, что бадан всегда холодный и хорошо облегчает, он заругался, вспомнил нехорошо бога. Так нельзя, совсем из дикого мяса парень.
Хотел пить, но воды уже не было. Стало темнеть. И Урчил мой куда-то пропал. Наверно, белку погнал. Молодой, глупый. Вот голова еще одна! Нет, его отец и бабка были не такие, по пустому не обдирались. Урчил мне уже одну охоту испортил, женился в тайге. Как будет новый сезон держать себя?
Однако ночевать? Только хотел о ночевке думать, тут же шибко обрадовался. Урчил подал.слабый голос снизу, из-под стены, и я крикнул Сашке, что сейчас будем спускаться. Он опять заругался - или от радости, или подумал, пустая голова, что я обманул.
Мы стали, на крутую тропу марала уже темно. Сашка сказал, корни кедров открыты, по ним можно слезать, как по лестнице. Вроде я этого не знал. Только я остановил его. И зверь, бывает, убивается в таких местах. Про спину свою ничего не сказал. Она болела, как давно не болела. Сделали костер. Воды не было, и мы поели плохо. Урчил вылез из темноты, ко мне прижался. Он был горячий, и сердце у него дрожало и стукало, как у птицы. Ничего, хороший собака.
- Сашка, ты верно Кынташ узнал? - спросил я про главное, когда мы закурили.
- Он! Верно говорю. С поворотинкой.
- Как ваши головы придумали залезть вниз?
- Тропа вела. В сторону никуда не ступить - камень, потом завалы, а все тропы шли по пути.
- Постой-ка! Выходит, вы в Тушкем попали с того хребта, откуда бежит Кынташ?
- А черт его знает! - Сашка шибко плохо соображал. - От перевала в цирки. Знаем, что Кыга откуда-то оттуда пойдет к озеру, и давай напрямик. Кругом горы, не разберешь. Скоро тропа пересекла траву, повела вниз...
