Митрий ждал, пока он закурит, в упор смотрел на него. Теперь он понял, что Микола Ковалев пришёл неспроста: затевается против него, Митрия, что‑то большое и, может быть, страшное.
А Микола между тем высекал огочь, зажигал самокрутку, затягивался.
— Так вот, Митро! — решительно заявил он. — Мой совет тебе: пока не поздно, отойди ты в сторону от коммунистов и всяких ЧОНов. Ежели р ссудить, то» банды никакой и нетути! Есть свои, казаки, и все тут. И хотят они царскую власть обратно. Разве плохо жилось нам, казакам, при царе? Из‑за границы сейчас кое‑кто возвратился в наши места. С ними линеец–атаман Филимонов. Оружию всякую пароходами везут — старые союзники помочь обещают казакам. Как дело загорится, то от твоего ЧОНа и комячейки за один мах ничего не останется. А мне тебя жалко, как‑никак свой!
— Ага! Жалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. Вы што это, в одной Но>во–Троицкой переворот решили совершить или во всей стране зараз? —насмешливо спросил Митька.
Микола не обиделся. Он пожал плечами и с ухмылкой ответил:
— Как хошь, так и понимай, а тольки мне думается, скоро кое–кому придётся укоротить руки, штобы нашей землёй и нашим казачьим хлебом не распоряжались хотя бы в Ново–Троицкой. А там, гляди, и по другим станицам и областям поднимутся. — Он с укором покачал головой и крякнул. — Неужели тебе, Митька, не видно, што казак сейчас на собственной земле батраком стал и в собственном амбаре не хозяин! Ведь выгребают босяки хлеб из амбаров, ещё и маузерами угрожают. А казаки, как куренки, опустили крылышки и слухают, как им коммунисты свою песню играют.
— Ну, сейчас никто к вам с маузером не лезет! — возразил Митрий. — Теперь продналог. Рассчитался с государством — остальное твое…
— Хэ! — хмыкнул Ковалев. — — Дык ведь этого остального чуть видно. А раньше как было: и у нас, у Ковалевых, и у вас, Заводновых, амбары от зерна лопались.
Митька молчал. Считал, что спорить нет смысла. Не затем к нему пришёл Микола, чтобы разрешить свои сомнения, а затем, чтобы перетянуть Митьку на свою сторону. А Микола подумал, что Митька замолчал оттого, что слова его попали в цель. Он ближе подвинулся к Митьке, зашептал:
— Тут, братец мой, подумать надо, хто нас от этой советской напасти избавить смогет!
— А кто? — тихо спросил Митька.
Микола дёрнул носом, тряхнул бородёнкой и, ударяя себя по колену, изрёк:
— Всем казакам надо гамузом восстать и скопом в несколько дней переворот власти совершить.
— А как не справитесь? Тогда голова долой? — спросил Митька.
— Ну, это ещё неизвестно, справимся или нет… А волков бояться — в лес не ходить… Вообще рассуждать ты горазд, а не знаешь того, что кабы не Нюрка, так пустили бы ревкомовцы все ваше заводновское хозяйство по ветру.
— А при чём тут Нюрка? — насторожился Митька.
— А при том, что при военкоме, при Архипе, состояла твоя Нюрка. Нам уж лучше об этом знать.
Митька побледнел.
— А тебе какое до этого дело! — Митрий вскочил на ноги и, не помня себя от ярости, прокричал: — Сию минуту уноси ноги! Не погляжу, што родня! Морду расквасю!
Ковалев, словно не слыша угрозы, выдохнул клуб дыма, растоптал окурок и проговорил:
— Ну, извиняй, Митрий Тарасович! Выходит, каши мы с тобой не сварили — родня врозь.
— Родня среди дня, а ночью не попадайся! С такой роднёй можно и не родниться. А на Нюрку ты не кивай. Лучше на свою Гашку оглянись. Гришка‑то у вас по ком рыжий? При австрийце состояла твоя Гашка!
Микола вскочил и сжал свои узловатые кулаки, готовый броситься на родича, но, опомнившись, опустил руки и злобно прошипел:
— Попрекаешь! Ниче–го–о! Побесишься, да к нам же на поклон приползёшь, когда мы из вашего брата потрохи будем пускать.
Он встал и зашагал к калитке.
Митька с досады сплюнул, надвинул кубанку на самые глаза и поднялся на крыльцо. Нюра спросила его:
— Ты што, с дядей повздорил?
— Меньше бы мяла конопли тут с некоторыми, не пришлось бы ругаться! — сдавленным голосом ответил Митька, грубо оттолкнув жену.
— Вот оно што… А клялся, божился, што попрекать не будешь!
Митька, хлопнув дверью, скрылся в горнице. Нюра, захлёбываясь слезами, бросилась в кладовую.
