— Зачем же ты повадился посещать эти места, если они так ужасны? — под его ладонями Кит всего лишь пожал плечами, и так и не стал вырываться.
Неду показалось, а может — показалось его отчаянью, — что это знак.
— Потому что мне нравится обманывать себя, что там я встречу кого-то, похожего на тебя. Или тебя. Или это будет лишь пьяным бредом — но какая разница?
Кит молчал, невыносимо, жгуче, пронзительно глядя на него темными глазами, а Нед продолжал — все более торопливо, боясь, что он вспыхнет прямо у него в руках, и исчезнет, вильнув хвостом саламандры:
— Я проклинаю день, когда Саутгемптон позвал меня на ту ужасную вечеринку. Теперь она снится мне. Но не вся — только те минуты, которые ты… Зачем ты делаешь это, Кит? Зачем теперь избегаешь меня? Зачем заставил смотреть на то, как они… тебя…
Вглядываясь в лицо напротив, жадно впиваясь в него зрачками, Нед думал о лице дамы, удостоившей его своего внимания. Даже под маской было видно, как красива ее обладательница — а что красивого было в чертах Кита? Почему, почему налюбовавшись своей новой покровительницей, Нед Аллен стал забывать ее прелесть тут же, как только перед ним, в опасной близости, оказался Кит Марло?
— Я и не думал, что ты такой идиот, — усмехнулся Кит.
Не помня себя, Нед ударил его по лицу.
Не слишком сильно, но звонко — такую пощечину он мог бы дать неверной или слишком нахальной любовнице.
* * *
— Думать, — продолжал Джон, не обращая внимания на то, что его сын ерзает на стуле, будто ему в задницу кто-то всадил портняжное шило. — Думать, что ни я, ни твоя мать не вечны, что здоровье наше не столь уж хорошо, чтобы денно и нощно нянчить твоих отпрысков вместо их законного отца. — Уилл вскинул на него свои неправдоподобно синие глаза. У бабки Джона по матери были такие же, и Джон со всевозрастающим раздражением заметил, что вышивка на дублете — точь-в-точь такого же цвета. Ну и вырядился сынок — ни дать ни взять гулящая девка в поисках крепкой елды. Помнится, во времена молодости Джона, когда еще под слоем белил и румян можно было рассмотреть лицо, девки из тех, кто покраше, все пытались такие ленты то в волосы вплести, то рукава подвязать. Чтоб под цвет глаз, значит, было.
— Но Энн… — лепетал тем временем Уилл, — мы с Энн…
Джон не стал слушать жалкие оправдания. Все это было уже говорено, и не раз, а особенно часто — перед тем, как Уилл махнул хвостом да и скрылся в клоаке, именуемой Лондон. Почти полтора года уже как.
— Я под тебя Энн не подкладывал. И свечку над вами не держал. Что там Энн, чего вы там с Энн, — не знаю. Я только вижу, как каждый день Хэмнет на дорогу бегает. Папашу своего блудного ждет. А папаша побрякушками весь обвешался — и в ус не дует.
Джон отхлебнул пива из новой кружки: получше, чем то, что ему подали, а все равно — гадость. Уилл ерзал все сильнее и кусал губы. Видать, все-таки проняло. И то — достиг бы чего в том Лондоне, работу нашел, раз уж оторвался от отцовского цеха, не стал продолжать семейное дело. А так. Стыдно кому из соседей сказать — писака, драмодел, стишки кропает. Некоторые дошли до Стратфорда — не при всех и прочтешь…
— Я должен с тобой поговорить, отец! — выпалил Уилл на едином дыхании и снова цветом стал, как полотно его сорочки.
— Ребенка ей, что ли, заделал? Ходят такие слухи.
* * *
Сказанное отцом сбивало с толку. О ком он говорит, какие слухи?
— Кому? — выдавил Уилл в ужасе, представляя и не представляя, о чем могли шептаться кумушки в Лондоне и Стратфорде. Неужели о том, что некая леди, супруга некоего графа, беременна от него? Но он никогда, нигде, ни словом не упомянул о ней…
— Ну, а кто тебя так одевает? В тряпки дорогие эти? Кто тебе вышивку выбирает, серьги твои, сорочки тонкие? Явно не на деньги Бербеджа принарядился. Есть баба какая-то богатая, а, может, и знатная, с которой ты блудишь, так? А муженек, небось, в отъезде был, а приезжает — а тут ему сюрприз, забеременала женушка, на портрет глядючи. Правду говорю, Уилл?
Уилл не знал, плакать ему или смеяться.
— Нет-нет, отец, ты ошибаешься. Я должен сказать тебе кое-что… Это очень важно…
