Погода нас баловала — опять солнце. Взлетел Мельников, через пятнадцать минут — мы. Высота — пятьсот метров, видимость хорошая. Через полчаса показался вертолёт, он хорошо заметён — выкрашен в красный цвет, который стал общепринятым в полярной авиации, поскольку резко выделяется на фоне снега и льдов. Обогнали вертолёт с правой стороны, приветсгвуя покачиванием с крыла на крыло. До аэродрома СП–2 нам лететь приблизительно полчаса; по опыту я знаю, что в ближайшие пятнадцать минут штурману бинокль не понадобится. Минут десять спокойно созерцаю ледяную пустыню Слева в поле бинокля она ограничена светящимся диском пропеллера, а справа — мужественным профилем второго пилота. И вдруг! Не много ли «вдруг» за эту экспедицию? Сердце замерло от неожиданности.
В окулярах бинокля впереди и справа по курсу появилась темная точка с явно красным оттенком. Молчу. Боюсь спугнуть.
В кабине все сидят спокойно, каждый занимается своим делом, никто ничего не подозревает.
Тем временем красный оттенок на льду начинает в лучах солнца разбавляться серебряным блеском. И постепенно… принимает контуры самолета. Теперь я вижу даже — целого, не разбитого. Неужели на этот раз Леваневский?! Видно, я что–то приговариваю, сам не замечая.
— Ты что там шепчешь? — слышу рядом голос Глеба.
— Самолет… — тихо говорю я.
— Какой самолет? Рано ещё.
— Самолет! — не говорю, а уже кричу. — Леваневский это. Других потерь не было!
— Что там у вас за шум? — отвлекшись от своих карт, спрашивает штурман.
— Да вот, командиру опять самолет чудится, — язвит Глеб. — Говорил ведь тебе — не давай ему бинокль, повредит свою психику…
Не обращаю внимания на подначки Косухина. Не до этого сейчас.
— Борис Иванович! Самолет вижу!
— Рано ещё, командир.
— Да нет! Целый самолет! Бери бинокль, смотри сам!
Я выключаю автопилот, подворачиваю на самолет. Он уже виден невооруженным глазом. Снижаюсь до ста метров, проходим над ним. Два мотора — значит, не Леваневский. Хвостовое оперение и концы крыльев окрашены в красный цвет. Стоит с креном, левым крылом зарылся в снег, а правое высоко поднято, на нем опознавательные знаки… Вот это сюрприз! Соединенные Штаты Америки!
Пилотская кабина, в который уже раз полна народу. Но сейчас все молча созерцают очередную находку. Только трещит кинокамера неутомимого Соловьева — много у него сенсационных кадров за эту экспедицию. Мы продолжаем осмотр самолета с воздуха. Людей не видно, но из полуоткрытой грузовой двери тянутся два свежих следа — один идет в сторону перпендикулярно фюзеляжу самолета, другой уходит вперёд, быстро теряясь в торосах. Решение одно: найти подходящую льдину и сесть. Возможно, нужна помощь?!
Площадку нашли быстро, километрах в двух от самолета. Сели нормально. Николай Зорин передал вертолёту, чтобы он шел на наш привод. Буквально через пять минут наш винтокрылый коллега, сделав круг над «американцем», мастерски опустился рядом с нами. Мы оставили на самолете только второго пилота и младшего бортмеханика Олега Сычева. Все прочие быстро погрузились в вертолёт и через пару минут высадились метрах в двадцати напротив полуоткрытой двери «американца».
Стоим в нерешительности. Следы есть, а люди не появляются. Может, медведи устроились с комфортом?
— Николай, ты с винтовкой, тебе и в разведку… Зорин деланно улыбается, но деваться некуда — крадучись направляется к полуоткрытой двери. Мы не спускаем с него глаз, оставаясь благоразумно у вертолёта. Вот Николай подошел к двери, прислушался, просунул сначала винтовку, потом голову. Какой–то момент колебался, но затем смело скрылся внутри самолета. Проходили томительные минуты ожидания, по нашим соображениям, он задерживался значительно дольше, чем следовало бы. Наконец, не выдержав, решаемся идти на выручку.
Шагали ровной шеренгой, рассредоточившись по фронту. Петров на всякий случай прихватил в вертолёте свой любимый бур, кто–то вооружился пешней и теперь изготовился к штыковой атаке.
— Следы–то медвежьи! — уверенно определил Косухин. — Наверное, Николая медведица прихватила. И не отпускает — побаловаться с ним хочет.
