…Началось в Республике Шкид - страница 57
И совсем в другом стиле портрет «вулканически спокойного», сдержанного Б. С. Житкова («Ни на один оборот»). «Необычайна судьба, ослепительно ярок талант, беспредельно широк житейский и творческий диапазон этого человека» — всего три страницы, но все так плотно, предельно экономно в слове и по-настоящему эмоционально изнутри — и возникает облик этого удивительного писателя, путешественника, умельца, который свято верил в то, что «невозможно, чтоб было трудно учиться: надо, чтоб учиться было радостно, трепетно и победно».
Очерк «Маршак в Ленинграде» — одно из лучших произведений Пантелеева — написан человеком, навсегда покоренным могучим обаянием своего старшего друга и учителя. Вместе с тем писатель меньше всего стремился создать некий идеальный его портрет: по словам К. Чуковского, Пантелеев проявил здесь художественное «бесстрашно-правдивое чутье». Читатель найдет в очерке много подробностей, которые не раз вызовут его улыбку, заставят посмеяться над какими-нибудь комическими проявлениями натуры Маршака.
«Неудобно как-то писать, — замечает Пантелеев, — что Маршак был человек непростой. Простых-то, несложных людей вообще не так много. Но он был очень сложен. Он менялся не только на протяжении тех сорока лет, что я знал его, но и на дню мог несколько раз быть то одним, то другим…»
Ограничивая время, которое он рисует 30-ми годами, Пантелеев свободно обращается с материалом; он не соблюдает какой-либо временной или сюжетной последовательности. Память выхватывает отдельные картины: то это рабочий день Маршака, то история их совместной поездки в Москву или Астрахань; это может быть его кабинет и люди, постоянно там бывавшие; или редакционная комната детского отдела Госиздата, с ее неповторимой атмосферой хорошо налаженного оркестра во главе с дирижером — Маршаком.
Внутренняя задача очерка выявляется со всей определенностью: показать, как за внешне разбросанной жизнью шла другая, сосредоточенно-цельная, подчиненная железной дисциплине труда. Вокруг Маршака буквально было столпотворение, он любил суету, телефонные звонки — все это было его стихией. Жить уединенно, только своей работой он не мог, потому что в нем существовал унаследованный от его учителей. В. В. Стасова и А. М. Горького, «дар открывателя и воспитателя». Потому, вероятно, и люди так тянулись к нему, что он умел в них вслушиваться, понимать их во всей сложности и главную заботу видел в том, чтобы «сердце оставалось мягким и нежным». Пантелеев рисует Маршака в постоянных его поисках, всегда выискивающего незаурядного человека — с тем, чтобы «подать ему руку помощи», «пособить встать на ноги». а и вообще, как пишет Пантелеев, «львиную долю времени Маршака отнимала работа редакционная, работа над чужими рукописями»: каждое новое имя, каждая хорошая книга были для Маршака праздником.
Другой Маршак жил прежде всего в сфере поэзии и «раньше всего был поэтом, художником, мастером». Всей душой, всем своим существом он был предан искусству: «Мне трудно назвать другого художника, который бы так беззаветно и самозабвенно служил своему делу». И хотя, замечает Пантелеев, такие громкие слова не очень-то ложатся к его образу… сейчас сказать по-другому о подвиге его жизни я не могу».
В отличие от многих людей у Маршака не было никакого увлечения, никакого хобби. Он никогда ничего не коллекционировал, не увлекался никакими играми, не плавал, не ездил на велосипеде, не разводил кактусов — его просто невозможно было бы себе представить за каким-нибудь из этих занятий.
Но была стихия, в которую он окунался с наслаждением и самозабвенно, и как замечательно описывает это автор очерка! Вот они вместе работают, и работают, что называется, до седьмого пота: уже, кажется, ни на что не остается сил.
«И вдруг он бросает на стол перо, откидывается на спинку кресла, крепко, долго и с наслаждением потягивается.
— Отдохнем? А? Окунемся?
Я знаю, о чем он говорит. «Окунуться» или «принять ванну» — значит почитать стихи или спеть песню.
И вот мы пересаживаемся на диван и минут двадцать читаем». Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Бунин, Хлебников, Блок, Некрасов, Фет, Вордсворт, Китс, Блейк. А потом идут песни. Он не записывал их, не вел каталогов. Но в его памяти хранились сотни песен на многих и многих языках мира.
