…Началось в Республике Шкид - страница 56
В предисловии к книге он размышляет об особенностях писательского труда, и своего в частности.
«…Все, — пишет он, — что мне в моей литературной жизни более или мене удавалось основано, как правило, на моих личных наблюдениях и переживаниях… <…> …В основе всякого стоящего сюжета каждый раз лежало нечто подлинное, испытанное, пережитое…»
Вместе с тем рядом с этой склонностью «к самовыражению», к самовыявлению, к автобиографичности» он указывает на другое, не менее важное и присущее его произведениям начало, то, что Гете называл «Lust zu fabulieren»[10]. На примерах нескольких своих повестей и рассказов писатель объясняет, каким путем достигалось это сложное сочетание факта и вымысла, какую роль в процессе работы — даже тогда, когда он опирался на собственный жизненный опыт, — играла сила воображения.
«А вообще-то должен сознаться, — пишет он в том же предисловии, — что чем дальше, тем больше тянет меня на чистую правду». Тянет писать так, чтобы не было «ни на копейку вымыла». Развивая эту мысль подробнее в газетном интервью «Перечитывая давние записи», Пантелеев ссылается на Л. Толстого, считавшего, «что можно сделать правду столь же, даже более занимательной, чем вымысел».
«Приоткрытая дверь…» и является той книгой, которая отражает новый подход писателя к жизненному материалу и к художественному его выражению. Ни в одном произведении, напечатанном здесь, нет «ни на копейку вымысла». Все основано на «чистой правде».
Первыми в оглавлении стоят «Рассказы из книги «Дом у Египетского моста», их мы рассматривали в самом начале.
Второй раздел составляют «Рассказы и очерки»: в него вошли воспоминания о людях, с которыми писатель либо дружил долгие годы, либо был связан работой в литературе; рассказы о поездках за границу и о других примечательных событиях.
Один из очерков — «Гостиница Лондонская» — о пребывании писателя в Одессе в 30-е годы кончается такими словами:
«Сколько же с той поры времени прошло! И скольких не стало — из тех, кого я упомянул на предыдущих страницах! Нет Эльзы Юрьевны, нет Маршака, Чуковского, Ильина, Кассиля… Нет Леона Муссинака. Нет Елены Ильиной, и нет той девочки, подвиг которой она воспела. Ушел Ю. К. Олеша, и много ушло, наверно, за ним его учеников и последователей… Не знаю, что с Жаном, с Идой. Где Мизу? Ведь если она, дай бог, жива, она уже немолодая женщина!
— Не скучаете за Лондонской»? — спросил меня когда-то молодой интеллигентный одессит.
А ведь скучаю, скучаю, Михаил Григорьевич, даже сегодня, сейчас вот в эту минуту ужасно скучаю за «Лондонской»…»
Читая эту страницу, чувствуешь, какая огромная часть жизни стоит за этими грустными строками. А какой молодостью, озорным весельем, теплом дышит сам этот очерк об Одессе 30-х годов, о дружбе с французским кинорежиссером Жаном Ло, о встрече с Эльзой Триоле и Луи Арагоном, о работе над сценарием для Одесской кинофабрики «дитячих та юнацьких фiльмiв», где герой «Пакета» Петр Трофимов должен был разыскивать сына своего друга Зыкова — беспризорника Зыкова-младшего.
Как хорошо, что память и талант исателя помогают ему снова прожить эту жизнь и восстановить для читателя облик ногих замечательных людей, с которыми его свела судьба.
С. Маршак, М. Горький, Е. Шварц, К. Чуковский, Б. Житков, Н. Тырса, Д. Хармс, Л. Квитко — рассказать об этих людях непросто. Очерки, воспоминания, рассказы неоднородны по своему характеру: иногда в основе сюжета лежит один эпизод, иногда воспоминания охватывают многие годы жизни. В любом случае автор стремится передать самое главное и существенное о своем герое.
Всего несколько страниц в рассказе «История одного автографа», но сколько драгоценных впечатлений он приносит! Мы словно видим залитый солнцем кабинет К. И. Чуковского и его хозяина; перелистываем знаменитую «Чукоккалу», где оставляли свои автографы Шаляпин, Горький, Л. Андреев, Блок, Маяковский и другие замечательные люди и где должен оставить по просьбе хозяина, к полной неожиданности для него, свой автограф двадцатилетний А. И. Пантелеев. Рассказ воссоздает неповторимый облик Корнея Ивановича, с его певучим южно-русским тенором, с его постоянной увлеченностью какой-нибудь идеей, всегда веселого, возбужденного, бесконечно деятельного.
