Я поворачиваюсь к подошедшему фон Брюккнеру:
– Господин штандартенфюрер. Прошу учесть мое особое мнение: гауптштурмфюрера Мюллера от командования ротой отстранить, как склонного к необоснованному риску жизнью и здоровьем подчиненных. Штурмфюрера Фишера наказать за халатность, едва не повлекшую за собой потерю боевой техники и снижение боеспособности взвода. Троих бойцов, принимавших наиболее активное участие в спасении техники, прошу поощрить, а лучше – представить к награде.
Фон Брюккнер кивает:
– Согласен, геноссе Соколофф. – И уже ротному, – Мюллер, Вы отстранены от командования ротой. В расположение части поедете в машине охраны.
– Слушаюсь, мой штандартенфюрер. – голос чуть заметно дрожит. – Кому прикажете сдать роту?
Фон Брюккнер на секунду задумывается. В роте маловато офицеров, ведь дивизия только-только формируется.
– Господин штандартенфюрер, – надо выручать немецкого товарища, – разрешите мне повести роту.
Он светлеет лицом.
– Разумеется, геноссе Соколофф. Принимайте командование ротой. – Он вскидывает руку – Хайль Гитлер!
И вот я в танке. Как приятно снова оказаться на законном командирском месте, снова почувствовать могучую силу добрых двух десятков боевых машин, снова ощутить себя ангелом возмездия! Рота, слушай мою команду!…
… Грохоча гусеницами "моя" рота входит в деревню Сент-Мари-дю-Монт, известную своей красивой колокольней и хорошим вином в кабачке у папаши Фуйяда. Очень мило! А что это тут забыла фельджандармерия? Э-э, это кому это они руки крутят?…
– Стой! – грозный рык в ТПУ. И дублировать по радио – Рота, стой! Офицеры – ко мне!
Я соскакиваю с брони, и подхожу к фельджандармам, которые скрутили руки двум парням, определенно из нашей дивизии:
– Хайль Гитлер! Полковник Соколов. Что здесь происходит?
– Вам должно быть известно, герр оберст, что, по личному приказу фюрера, фельджандармы неподконтрольны ни армейским чинам, ни командирам войск СС, – поворачивается ко мне хмурый обер-лейтенант с бляхой на груди.
– Вы арестовываете моих людей, – я делаю упор на слове "моих", – могу я узнать, в чем их вина? И вообще, обер-лейтенант, сначала не мешало бы приветствовать старшего по званию, нет?
Я расстегиваю комбинезон и демонстрирую жандарму свои награды. Это производит благотворное впечатление: молодец вытягивается во фронт и рапортует:
– Хайль Гитлер! Обер-лейтенант Дитц. Прошу извинить, герр оберст, служба. Эти двое обвиняются в изнасиловании и убийстве.
Эти двое? Одного я знаю: это унтершарфюрер Фридрих Буш, веселый парень из Дрездена, очень неплохой наводчик. Совсем недавно он хвастался фотографией своей девушки, и устроил драку с поваром, охарактеризовавшим девицу словами: "Ничего, кобылка". Второй чуть помоложе, конопатый на столько, что, кажется, из-за веснушек не видно кожи. Вид у обоих жалкий и потерянный. При моем появлении они еще больше съеживаются.
Я протягиваю фельджандарму портсигар, закуриваю сам.
– А могу я уточнить, обер-лейтенант, что все-таки произошло? Если возможно, поконкретней.
Затягиваясь ароматным дымком "Элиты", обер-лейтенант сообщает, что унтершарфюрер Буш и рядовой Нернст из дивизии "Викинг", силой ворвались в дом одного из жителей Сент-Мари-дю-Монт Буршада, нанесли ему и его жене несколько ударов, зверски изнасиловали пятнадцатилетнюю дочь Буршада, Ирен, а когда отец, очнувшись от побоев, схватив охотничье ружье, решил вступиться за честь дочери, отобрали оное ружье и тяжело ранили хозяина, а его сына, Лео Буршада, четырнадцати лет застрелили наповал. Вот и все. Мэр деревни, г-н Рено, вызвал по телефону полицию, которая и задержала негодяев на месте преступления.
Бросаю взгляд на парней. Те, не взирая на протесты жандармов и злобный рев собравшейся толпы, пытаются лепетать, что девчонка сама зазвала их в гости, а там дикие нормандцы пытались ограбить их и убить. Врут, конечно, но не на все сто…
– Вот полюбуйтесь, герр оберст, на плоды их трудов! – обер-лейтенант пылает праведным гневом.
М-да. Ну, что тут скажешь? Конечно, девица выглядит на все двадцать, и, скорее всего, сама строила куры ребятам. Да и юнец смотрится не на четырнадцать, а на все восемнадцать, с мощными плечами и тяжелыми кулаками. Но убитые "валлонцы", которые теперь признаны германскими гражданами, это, доложу я вам, плохо. Очень плохо…
