Как-то само собой получилось, что Решетниковы довольно быстро отдалились от тех, кто приехал вместе с ними. Бывшие аннековцы почти все, и холостяки, и семейные, осев в городе, влачили довольно жалкое существование, либо в самых неблагоустроенных районах Харбина, или вообще не найдя пристанища в городе пристроились где-нибудь в небольших населенных пунктах в полосе отчуждения КВЖД. Им едва хватало средств, чтобы иметь скудный стол и крышу над головой. Вообще, многие из тех почти двухсот тысяч белоэмигрантов, скопившихся в Харбине и неподалеку, прибыли почти без средств и не могли самостоятельно добыть их здесь, существуя в основном на всевозможные благотворительные пожертвования. Иван с Полиной отлично осознавали, что им очень повезло. Даже их собственных денег и тех, что дал Тихон Никитич, вряд ли хватило бы чтобы здесь выйти «в свет», найти хорошую работу для Ивана, но с деньгами, доставшимися им от Ипполита Кузмича, все это стало возможным. Они жили как наиболее обеспеченные эмигранты некупеческого сословия и даже лучше многих сторожилов с дореволюционным стажем. Да, им повезло, им помог Бог. Так чего же этого стыдиться, надо просто жить.
Когда Иван, полюбовашись на ледяной крест, на извозчике приехал домой, он застал Полину в слезах и сразу понял, пришли какие-то плохие вести из Усть-Бухтармы. Так оно и оказалось. В Харбин из Урумчи прибыли несколько офицеров и казаков из состава личного конвоя Анненкова. Они до конца оставались рядом с атаманом, но когда стало ясно, что из заключения его теперь выпустят не скоро, решили идти следом за уже ушедшими полками. Они собирались добираться до Приморья. Один из офицеров родом из Усть-Каменогорска, был семейный, в дороге его жена захворала и умерла, оставив на его руках пятилетнюю дочурку. Офицер хотел пристроить ее в пансион генеральши Дитерихс и там встретился с Полиной. Он-то и поведал печальные известия, полученные от бывших большенарымских повстанцев поодиночке и группами сумевших просочиться через границу. Рассказал он и о казни Тихона Никитича и Степана…
– Господи, папа! Умнее его я человека не знала!!.. Если их проклятой власти не нужны такие люди, то это не власть, а банда, пришедшая чтобы поверховодить, наворовать и удрать с ворованным, а на страну им наплевать! – заплаканные глаза Полины сверкали ненавистью.
Иван тоже сидел как в воду опущенный, хотя и осознавал, что Анненков, отправляя Степана в тыл к красным, скорее всего обрекал его именно на такой конец. Иван, в общем, морально был готов к подобному известию о брате. Но то, что расстреляли и Тихона Никитича, это и его потрясло. Тесть, такой хитроумный, изворотливый, умудрявшийся ловко лавировать между Анненковым, отдельским начальством, новоселами… – и на тебе, на этот раз не смог увернуться. Иван надеялся, что тесть и при большевиках будет не последним человеком в Усть-Бухтарме и по родственному поможет отцу с матерью, которым как родителям двух белогвардейских офицеров сейчас наверняка приходится нелегко.
– Поля… успокойся милая, сейчас уже ничего не сделать, – Иван обнял жену, и та зарыдала уже на его груди. – А как там мои, отец, мама… Домна Терентьевна, он про них ничего не говорил? – спросил он после того как Полина немного затихла.
– Нет, откуда ему знать, он же сам все с чужих слов… Нам бы с теми перебежчиками поговорить. Но они там, в Синцзяне остались. Я уж и сама, и о маме, и о твоих думала и передумала, каково им сейчас там. За что такое наказание, ну откуда у людей столько злобы!? Ну победили вы, так возрадуйтесь и будьте милосердны, война же кончилась!.. Нет, горе побежденным, мстят и не помышляют, что рано или поздно это породит ответную ненависть и так без конца, – она вновь зашлась в рыданиях.
– Ладно, Поля, – Иван вновь привлек ее к себе. – Пойдем поужинаем… и выпьем… помянем Тихона Никитича, Степана. Выпьем и полегчает… пойдем…
Они выпили, причем Полина выпила целую стопку, желая не только помянуть отца, сколько облегчить свое моральное состояние, снять стресс. Но первая ее совсем не взяла, Иван налил по второй, Полина выпила и… словно отключилась, перестала плакать, замолчала, уставившись в одну точку. А Иван, напротив, словно приняв эстафету, разговорился. Говорил необычно зло, саркастически, чего с ним давно уже не случалось:
