На хуторе Силантия Дмитриева приступили к сенокосу. Жена Прохора, среднего сына, принесла мужикам обед на покос, что располагался в версте от хутора, у склона пологой безлесной сопки. Те поснимали потемневшие на спинах от пота рубахи, наскоро сполоснули руки у, беззвучно, тонким ручейком рождающего речушку, родника и принялись за еду. Распадок, где косили Дмитриевы, имел продолжение в виде лощины, протянувшейся аж на несколько верст, в которую зимой наметало такое обилие снега, что он весь стаивал только к маю. Оттого в почве здесь скапливалось столько влаги, что трава поднималась необыкновенно быстро, вырастала высокой и сочной. На склоне распадка с северной стороны, там где притулились редкие кусты шиповника, вдруг показались люди, группа из восьми человек. Заметив косцов, они остановились и, видимо, посовещавшись, стали спускаться к ним. При приближении стало видно, что пришельцы вооружены.
– А ну-ка Васька, Прошка, бегите к шалашу, хватайте винтовки и держите их на мушке, пока я с ними тут поговорю, – приказал старшим сыновьям Силантий…
– Бог в помощь, люди добрые… Как ноне трава? – это спросил, отделившись от остальных, высокий худой мужик лет тридцати, в выцвевшей солдатской шинели и облезлой зимней шапке.
– Спасибо на добром слове. А трава, чего трава, добрая ноне трава, она тут завсегда такая, – отвечал ему в тон Силантий, не спуская глаз с заткнутого за пояс нагана. У остальных, остановившихся шагов за пятнадцать, было еще три берданки.
– Вы тут это… местные? – продолжал спрашивать высокий.
– Местные, с хутора мы… – настороженно и односложно отвечал Силантий, стараясь встать к собеседнику боком, чтобы не закрывать его от сыновей, которые из шалаша, невидимые, целились в пришельцев.
Высокий окинул взглядом старика, младшего сына, явно нервничавшего, и чуть дольше задержал взгляд на бабе, которая едва не обмерла от страха, стоя рядом с ручейком, в котором она собиралась мыть посуду. Потом он перевел взгляд на большой шалаш, в котором при их приближении скрылись двое крепких мужиков.
– А это… казаков тут поблизости нет?
– Здеся нету. Откель им тут. До станицы-то почитай больше двадцати верст. Оне сейчас от нее далеко боятся отходить. А вы-то сами, кто такие будете? – слезящиеся от старости глаза Силантия с подозрением оглядывали то собеседника, то оставшихся за его спиной сотоварищей.
– Мы-то… Да мы старинушка красные партизаны из отряда «Красных горных орлов». Слыхал о таких?
Силантий ответил не сразу. В округе как-то уже успели позабыть, как о, до сюда не дошедшей советской, так отвыкнуть и от царской власти. Колчак же пока их всего один раз сильно «тронул», заставил заплатить немалый продналог… и вот на тебе, опять какая-то неведомая сила, ети ее…
– Не, не слыхали. И откель же вы такие будете?
– С Риддера мы, из тамошних бергалов. Колчак нас хотел снова в шахты загнать, чтобы мы ему свинец на пули добывали. Ну, а мы охрану перебили, оружие их позабирали, да в горы подались, – обстоятельно, явно гордясь собой, отвечал высокий.
– Что-то оружия у вас не больно, – невольно вырвалось у Силантия при виде убогого вооружения «орлов».
– Это дед не твоего ума дело, сколько у нас оружия. Ты нам лучше укажи, где тута поселились питерские коммунары, которых в прошлом годе казаки разогнали.
– Да, почитай, чуть не в кажной деревне. У ково деньжата были, те себе дома пустые купили, а у ково не было, те Христа ради в сараях, землянках да шалашах, или к хозяевам постоем встали. Ко мне на хутор тоже семья одна просилась, да на кой оне мне. А по деревням они слесарить да токарить приноровились, по кузням тоже работают. Мои ребята в эту весну им борону в Снегиревку починять возили… А вы это, как же, с самого Риддера так через горы и идете, через самый Федулин шиш? – теперь Силантий «красноречиво» щурил свои подслеповатые глаза на обувь «орла» и понял, что тот не врет. Его солдатские ботинки и обмотки, видимо снятые с охранника, своей изодранностью вселяли веру в то, что им действительно пришлось преодолеть перевал у горы «Федулин шиш», чья вершина была покрыта никогда не стаивающим ледником, «белком».
