Атаман бросил карандаш на стол, поднял голову и снисходительно посмотрел на Сальникова, как бы говоря: ты штабной сиделец, видишь на карте лишь сетку координат, и географические обозначения, а я боевой командир, вижу все, реки, дороги, овраги, леса, вижу не просто кружками обозначенные населенные пункты, а людей, которые там живут, какие сословия преобладают, кого они ждут как избавителей, а кого как врагов…
Штабс-капитан пригляделся к карте и осознал то, чего не видел еще пять минут назад. Молодецки наступающая Западная армия генерала Ханжина фактически «сунула голову в петлю», на ее флангах и с севера и с юга нависали красные, грозя фланговыми ударами с последующим окружением. Однако он нашел нужным возразить.
– Но позвольте… если этого не боятся в Омске, значит все идет по заранее разработанному плану, тайному плану, о котором мы не можем знать, – Сальников привык стандартно надеяться на «высший разум» руководящих инстанций.
– Хорошо бы, если так, – вновь усмехнулся атаман. – Но боюсь они просто недооценивают противника, считают, что там в руководстве неграмотные дураки, раз не учились в академии генштаба и не догадаются использовать столь выгодное для них положение. А еще хуже, если всё видят, да сделать ничего не могут. Все катится, как катится, само собой. Дисциплина… ее нет ни в Омске, ни в штабе армий, и нет единой руководящей воли. Если бы она была… Гайду надо немедленно с армии снимать. Как этого не понимают в Омске? И дело даже не в его молодости, или в недостатке опыта. Ведь основную ударную силу его армии составляют русские солдаты и офицеры и, что еще более ужасно, у него в подчинении генералы и их унижает, что ими командует молодой нерусский выскочка, они наверняка плетут против него интриги, и в Омске тоже плетут. И Дутова надо немедленно менять, а может, даже, и судить. Но разве Верховный на это решится? Все на авось надеются, что большевики сами разбегутся. Не разбегутся, я в этом сам уже не раз убедился…
Тем не менее, скептицизм атамана вовсе не звучал как обреченность, хотя он не верил ни в административный, ни в полководческий талант Колчака. Для будущего царя это никудышный кандидат. А раз так, именно гражданская война должна выдвинуть другого лидера белого движения, твердого, деятельного, умного, не отвлекающегося на всякие пустяки… как та же любовница. О любовной связи Верховного с некоей Тимеревой был в курсе едва ли не всякий имеющий уши…
Письма из Семипалатинска в Усть-Бухтарму от Лизы Хардиной Полине приходили регулярно. Лиза писала как «наладилась» жизнь в областном центре, передавала приветы от общих знакомых, гимназических подруг, наиболее «громкие» сплетни. Офицеры штаба и частей 2-го Степного корпуса, тыловых служб Партизанской дивизии были не прочь приударить за местными «застоявшимися» барышнями. Лиза писала, что у них в доме часто гостит корпусной капитан-снабженец, который ведет дела с ее отцом. Она призналась, что с этим капитаном у нее наметились отношения. Он уже несколько раз приглашал ее, на регулярно организуемые в офицерском собрании балы… Полина отвечала на письма, но ее ответы Лизе во многом были непонятны. Подруги, не видевшиеся уже почти два года, стали по-разному оценивать одни и те же события, на которые в пору своей гимназической юности смотрели совершенно одинаково. Лиза в письмах от подруги ждала примерно того же, что писала сама, шуток, веселья, сплетен, как водится между девушками. Но Полина была уже не девушкой, она стала женой, ежеминутно переживала за любимого мужа, и ей все эти шутки… А Лиза… даже пережив гибель одной из своих знакомых, убитой прямо на балу Араповым, она очень скоро опять зажила своей привычной жизнью. Она не могла понять, тем более на расстоянии, что подруга просто не может жить так же, как и прежде. Лизе было еще не ведомо это чувство… любви.
Тем временем пришло лето. Райская благодать в виде обилия тепла и света опустилась на горы, реки, станицы и деревни, пашни и луга. Казалось, ну зачем воевать, лить кровь, проявлять животную жестокость, когда кругом такое великолепие.
