– Пойми меня Полюшка… Помнишь, я газету приносил из правления, войсковую из Омска, «Иртыш». Там письмо казаков напечатали, что на пермском фронте с красными воюют. Они стыдят нас, казаков, что в тылу живут богато и сыто, едят, пьют и ничем не хотят помогать фронту. Это они о первом и втором отделах писали, но мы тоже вообще ничем не помогаем. Эдак можно дожить до того, что фронтовики, видя такое к себе отношение, бросят позиции и опять сюда большевики придут, не из-за Урала, так из Семиречья. Ты слышала, как большевики в семиреченских станицах зверствовали? Ну и потом, как я уже говорил, если не выставим сотню, боюсь отцу твоему не сносить головы. А идти на войну все равно придется, Степан говорит, вот-вот из Омска приказ спустят о мобилизации второй и третьей очереди и всех офицеров до сорока трех лет. Мы ж казаки, нам не пристало в тылу отсиживаться, когда война идет, – взяв за руки, убеждал жену Иван.
– Ну, ладно пусть… если твой брат хочет здесь добровольцев для своего атамана набрать, пускай набирает. Тебе-то зачем ехать? Пусть он и возглавит сотню, раз его в хорунжие произвели, – продолжала чуть не плача упираться Полина.
– Ну, не могу я, Поля, пойми… Не хочу, чтобы за глаза судачили потом, что за женину юбку ухватился и отпустить боюсь…
Эта ночь стала первой после их свадьбы без обязательной любви. Они говорили, спорили, ругались, уснули под утро, отвернувшись друг от друга.
На следующий день братья пошли в станичное правление уже вдвоем. Тихон Никитич, судя по виду, тоже спал плохо. Вчера Степану он не сказал ни да, ни нет, пообещав все сначала обдумать. Можно было этот щекотливый вопрос решить как обычно на заседании членов станичного Сбора, или даже собрав общестаничный сход на площади, как в случае с разгоном коммунаров. Он чувствовал, что за последнее время его авторитет среди казаков вновь поднялся, и он в состоянии склонить большинство, и Сбора, и общего схода, чтобы принять нужное ему решение. Но какое решение? Он пока еще и сам не мог окончательно определиться. Из писем первоочередников призванных прошлым летом в третий казачий полк было известно, что их полк собираются убирать из близкого, относительно спокойного Семиречья и перебрасывать на Урал, чтобы наступать на Москву, а на их место должна прийти Партизанская дивизия атамана Анненкова. Семиречье большинство казаков, конечно же, предпочтет посылки на Восточный фронт, если нет другого выбора. А выбора-то, похоже, действительно больше не будет. По слухам на Урале люди гибнут тысячами, хватит и того, что там окажутся первоочередники, которых из станицы и сопредельных поселков призвали более шести десятков человек. И вот сейчас этих, еще по настоящему не обстрелянных молодых казаков бросят в самое пламя настоящих боев. И там же, наверняка, окажутся чуть позже и второочередные с третьеочередными, если грядет мобилизации. Таким образом, получалось, что если выполнить предписание Анненкова, то может быть, даже удастся спасти казаков старших возрастов от мясорубки Восточного фронта, к тому же и воевать они будут относительно недалеко от дома.
Когда с утра, явившиеся в правление братья Решетниковы, принялись его уговаривать вдвоем, Тихон Никитич уже не возражал. Он согласился собрать общий сход и на нем огласить обращение атамана Анненкова с призывом вступать в его Партизанскую дивизию добровольно. Более того, Тихон Никитич намеревался обрисовать ситуацию так, чтобы до казаков дошло, что сейчас и в самом деле лучше уйти к Анненкову, чем весной попасть под мобилизацию и оказаться где-нибудь за Уралом. Но никого неволить не надо. В этом Тихон Никитич с братьями пришел к взаимопониманию, но вот отправлять во главе сотни Ивана, он наотрез отказался:
– Если тебе жены, отца не жалко, хоть мать пожалей. Один, вон, – Тихон Никитич кивнул на Степана, – никак с войны не вернется, теперь и второй опять воевать собрался! А если вас там обоих убьют!?
– Нас и на германской обоих убить могли, – невесело усмехнулся в усы Степан…
Иван был непреклонен. И все равно, если бы Полина уперлась, отец бы нашел другого командира сотни, но она через день, вдруг, «отступила»:
