Ехать зимой по степи нелегко, но то еще куда ни шло, ехать горами, если не знаешь дороги – лучше не рисковать. Степан с двумя сопровождающими земляками верхами без приключений добрались до Усть-Каменогорска, где вручил данный ему Анненковым пакет атаману 3-го отдела войсковому старшине Ляпину. Ляпин предупредил, что горные дороги и перевалы для лошадей труднодоступны и морозы в горах намного сильнее, чем в степи. На что Степан молодцевато ответил:
– Ничего, проедем. С нами Бог и атаман Анненков.
Немолодой уже атаман отдела удивленно посмотрел на него. Он слышал о фанатичной вере анненковцев в своего атамана, но в местной команде пополнения Партизанской дивизии таковых вроде бы не наблюдалось. И вот он впервые увидел воочию одного из таковых фанатиков. Степан, конечно, несколько бравировал. Его уверенность в первую очередь основывалась на том, что он отлично знал дорогу, по которой ещё до войны не раз ездил на войсковые сборы. И потом, ведь это были его родные горы. Тем не менее, в дороге действительно пришлось очень нелегко, местами серпантины с наветренной стороны так засыпало снегом, а дорога так обледенела, что приходилось спешиваться и вести коня в поводу. Без малого сто верст до казачьего поселка Александровского преодолели только к ночи и потому были вынуждены там заночевать. Поселковый атаман Злобин, узнав, что Степан порученец самого Анненкова, да ещё брат зятя усть-бухтарминского атамана, всячески старался угодить гостям, положил спать в своем доме. На следующее утро Степана и его спутников ждал и горячий завтрак и их кони, отдохнувшие в теплых стойлах, накормленные свежим овсом. Оставшиеся сорок верст по плоскогорью прошли в охотку, на рысях. Не более чем на четверть часа остановились в поселке Березовском, чтобы вручить и тамошнему атаману пакет от Анненкова с предписанием формировать взвод добровольцев для Партизанской дивизии. Местный атаман не успел даже ничего возразить, когда порученцы были уже в седлах и поспешили дальше в Усть-Бухтарму, домой.
Зима в Долине в начале 19 года вновь выдалась многоснежной, обещая сильный паводок и обилие влаги в почве весной. Обстановка в станице, поселках и деревнях оставалась относительно спокойной, ибо мобилизация молодых парней-новоселов 1898-99 годов рождения осенью прошлого года прошла достаточно формально. От призыва укрылось большинство потенциальных новобранцев. Казаки из отряда усть-бухтарминской милиции этих уклонистов особенно не искали, а обещанную специализированную команду из Усть-Каменогорска так и не прислали – там было по горло работы с такими же, из предгорных сел и деревень. Здесь же по-прежнему в станице и поселках казаки выжидали, когда там, в России верх окончательно возьмут белые, новоселы в деревнях теперь уже почти все – красные. Кержакам все едино, лишь бы их не трогали. Но, не смотря на столь разные социальные позиции, никто, что называется, резких движений не делал, соседей не трогал – война свирепствовала в стороне, и каждый надеялся на положительный для себя ее результат, в то же время, избегая непосредственного в ней участия. Пока что Тихону Никитичу удавалось поддерживать взаимоприемлемый компромисс, хрупкое равновесие, благодаря свей изворотливости и отдаленности от всех войсковых, отдельских, губернских, уездных властей, а главное, от неугомонного Анненкова.
Степан Решетников явился в станичное правление в новой зимней форме введенной Анненковым в атаманском полку, самом привилегированном в дивизии: высокая лохматая черная папаха, такая же черная английского сукна шинель с ярко красным башлыком. На левом рукаве шинели «угол» из черной и красной лент вершиной к плечу с «адамовой головой» (череп и перекрещенные кости) на нем.
Буквально с порога он дал понять Тихону Никитичу, что не просто нарочный, а лицо официальное:
– Господин станичный атаман, имею честь передать вам предписание от атамана Партизанской дивизии, полковника Анненкова, – с этими словами Степан подал Тихону Никитичу пакет, запечатанный сургучными печатями.
И атаман и тут же присутствующий станичный писарь с трудом сдерживались от смеха. Писарь, наклонившись над выдвинутым ящиком своего стола, кривил губы, чтобы не выдать улыбки, а Тихон Никитич стал покашливать в кулак, будто чем-то внезапно поперхнулся.
