– И чо? – громче всех ржал вожак Алежа.
– А то, на х…! Братва наша, короче, на тявканье обернулась. Чо за фуфлогон? И давай, короче, ему ответку лепить: «Ты, червь! Лошара мускусная! Ты кому приколы загоняешь, фуфел? Баклан ты недоделанный! Какой «кристос»? Какие роды? Ты ща сам тут, в натуре, рожать намылишься! На х… нам через неделю? Сзади себе эту неделю затусуй! Чичас давай! Бабло де?..»
– Ну?! Лавандос, по ходу, отдал? Там же за два коробка травы уже с процентами набежало, – напрягся Алежа.
– Х… там, а не лавандос! Нема бабла! В обсчем, пацики разозлились, хватают биту, и лошаре, да с размаху, да по зубам его тявкальным – оппа ча-а-а!
–А-а-ай, мля! – слюняво осклабившись, одобрительно застонал Алежа.
– Атож! – важно распинался оппонент. – Клёво тварь приложили! Фуфел согнулся, кровянку сплюнул, чё-т там стонет, фонит… Ему исчо раз битой, уже по горбу его позорному – оппа ча-а-а! Потом третий, конкретно, заход – оппа ча-а-а! Короче, зачётно сгноили чёрта! Дали ему три дня на сбор бабосов…
Отшатнувшись от откровений подонков, я отошёл в другой конец стойки. Капец. Кто там обслуживает эту неряшливую пятёрку? Пойду, скажу официантам, чтобы притормозили выдачу. Пускай вначале расплатятся, а потом дальше гуляют. Так вернее будет. Биты, зубы, кровь, фуфлогоны… ну и темы в Рождество!
«Это ты прикармливаешь у себя в гостях Алежей! Это они гробят людей в темноте переулков, отнимают у них деньги и делают тебе выручку в обмен на спиртное!»
Хотел было протиснуться к бару, но дорогу преградила танцующая дамочка. Причёска, как у медузы Горгоны. Пуда на полтора кричащий макияж. На глазах – жирные чёрные стрелки, криво нанесённые тушью. Краснючие вурдалаковские губищи. Взбитые кверху, налакированные непричёсанные лохмы. Развязно подмахивая тощим тазом воображаемому партнёру, она не замечала никого вокруг и что-то мурлыкала под нос. Вижу, приостановила танец, залезла рукой под юбку, поправила сползающие чулки. Снова затанцевала и замурлыкала.
Я обошёл женщину и рассеянно поискал глазами свободных официантов. Обзор заслонила теперь уже другая девица, с кругленьким пузиком, чья-то будущая мама. Лет восемнадцать ей, наверное. Месяце на шестом беременности. Болтая косичками и хаотично размахивая руками, жадно затягиваясь дымом из тонкой ментоловой сигареты и задрав к потолку голову, будущая мама истерично голосила:
– Тёлы, гуд-и-и-иммм! Тёлы-ы-ы! Без базара! Стадионы в шоке! А-а-а!!! Ду-ду! Ду-рун-дун-ду! А-а-а!!!
«Ну что, чувак, рад? Капает деньга в кассу? Превратили кафе-мороженое в распущенный гадюшник! Иди, порадуй Олюшку и Славуню».
Блин! Всяко бывало. Ещё когда барменом стажировался, иной раз, такого насмотришься. Помню, прожжённый Константиныч сразу предостерёг меня от излишних иллюзий и растолковал, что дискотечный общепит – это место, весьма удалённое от храмов и мечетей, и что вряд ли оно когда-нибудь к ним приблизится. Оно, понятно, что удалённое. Но всё равно, такого мрака, как сегодня, я что-то не припоминаю. Давненько такого не было! Даже для кафе слишком. Какой-то особенный шалман случился! Именно в Рождество! Даже и заработка уже не хотелось…
***
В конце зала замаячила фигурка официанта Людмилы. Добрая, светлая девчонка. Среди табачного дыма, разнузданной пьянки и похабных кривляний, в аккуратной блузке и юбке, она смотрелась как-то неуместно и робко. Старательная, скромная, доверчивая. Тяжко ей работать в ночной дискотеке. Тут нужно понапористее, понаглее. Раскованнее. Вон какими историями приятели Алежи восхищаются. А у неё к подпитым посетителям подход, как у учительницы младших классов к наивным первоклашкам – «здравствуйте, спасибо, извините, пожалуйста, будьте добры, аккуратнее – тут на столе грязно, давайте уберу». В клубной тусовке будь ты сто крат добрым и открытым, никто этого не оценит. Блудливая среда любит жёсткость, вульгарность, цинизм. Только тогда запишет в свои.
Туговато нашим девчонкам в смену, а что делать? Система жмёт, в любое ярмо влезешь. У одной муж загулял, у другой – запил, у третьей – больные родители. У четвёртой дочка подрастает и очень нужны деньги. Вот и стараются, и терпят, и тянут. Впрочем, и все мы стараемся в Системе, и терпим, и тянем, и подстраиваемся, и лебезим, и ходим на носочках, и делаем то, чего чаще всего не очень-то и хочется делать. Взять ту же Людмилку. Не конфликтная, тихая. А проходимцам это только на руку. Они мгновенно секут, над кем можно поиздеваться, а кого стоит остерегаться. Где сядешь, там и слезешь – точно не про нашу Люсю. Потому на смене она частенько и страдает.
