Начала любви - страница 92

«Искренне надеясь на обеспеченность моей любимой дочери в будущем, прошу её, однако, всегда быть бережливой в отношении собственных её карманных денег, поскольку все женщины бывают подчас склонны к необдуманным тратам, тогда как отсутствие подручных денег с неизбежностью ведёт к зависимости от гофмейстерины, чего я своей дочери никогда бы не пожелал».

«Наравне с Божескими заповедями умоляю дочь мою не стремиться к какому бы то ни было вмешательству в дела управления русским двором, поскольку её положение окажется таковым, что возможные приобретения от вмешательства едва ли окажутся равнозначными возможным гибельным коллизиям, каковыми грешит всякое управление всяким государством...»

Христиану-Августу вдруг очень понравилась эта спонтанно получившаяся фраза: «...каковыми грешит всякое управление всяким государством». Он подправил хвостик конечной буквы и, подумав, самым аккуратнейшим образом, тончайшей волнистой линией с одинаковыми периодами и одинаковым нажимом, подчеркнул эти слова, сделавшиеся от этого подчёркивания ещё более глубокомысленными. Критически оглядев страницу, принц вдруг поймал себя на мысли о том, что делается прямо-таки настоящим писателем: ни тебе клякс, ни помарок или каких иных цепляющих глаз недостатков. Всё пока что получалось красиво, умно и выдержано по стилю, как у древних авторов.

За эти дни писательской работы Христиан-Август сделал для себя два очень важных заключения. Оказывается, писательство такого рода занимает и отнимает уйму сил, так что зря он в прежние времена подсмеивался над Иоганном. Это — раз. И теперь — второе. Как ни тяжело формулировать на бумаге делающиеся вдруг неуклюжими, норовистыми и склонными к повторениям слова, однако после нескольких часов мучений вдруг сама собой появляется необыкновенно приятная волна, сродни лёгкому опьянению. Когда он узнал, что через несколько часов кареты, уложенные и всячески подготовленные, отправляются в Россию, то даже пожалел. Ведь только-только расписался как следует, вкус к этому делу почувствовал. Однако же спешить не стал, но вместо того закруглил несколько недосказанных мыслей и затем самым что ни на есть писательским образом изобразил в середине последнего листа очаровательную виньетку, перерисованную из случайно подвернувшейся французской книжки. Получилось очень достойно: так, так, так, так, ещё так, тут небольшая петелька, так, потом вот этак и — завитушечка... То есть просто-таки очень недурственно.

Боже, как никто иной, ты понимаешь нежную женскую душу. Ты один способен поверить, что наряжается женщина, и лицо себе мажет, и благовониями умащивается не от распутства натуры, но от неуверенности в своём обаянии и от желания нравиться окружающим. А комфорт предпочитает отсутствию оного по причинам сугубо интимного и потому вполне простительного порядка. Если же подчас оказывается женщина вдруг несдержанной, так ведь сие — по слабости характера, не иначе; капризы — те и вовсе исключительно от чрезмерной усталости. Господь милостивый, Господь Вседержитель, Ты создал специально для женщины весну и лето, горячий шубный мех и мужские улыбки, музыку и развлечения. Ты один, стало быть, знаешь, насколько покинутой и слабой чувствует себя женщина, лишённая своей естественной среды обитания, брошенная грубым тычком фатума на дорожный мороз, под сильные ветряные порывы, от которых и специальная маска не спасает онемевшего и вмиг загрубевшего лица.

Да ещё эти последние, самые тягостные минуты расставания, забравшие все силы без остатка.

Напоследок нежно расцеловавший дочь, теряя над собой контроль и потому бессильный хоть что-то произнести вслух, Христиан-Август сунул дочери увесистый трактат Гейнекция[63] и собственный — «PRO МЕMORIA». Иоганна нетерпеливо махнула рукой вознице, карета тронулась, и Христиан, влекомый чувством привычки, которое способно в иные мгновения заменять привязанность, дружбу и даже самое любовь, бессознательно пустился вслед за дочерью, поскользнулся, едва не грохнувшись на обледенелую и укатанную дорожку, отчаянно взмахнул рукой и застыл одиноким плачущим изваянием на фоне взмахов множества рук и чуть меньшего числа улыбок. Софи мучительно выворачивала шею, чтобы сохранить эти вот последние перед разлукой мгновения, тогда как отец, чудовищно искажённый дефектом оконного стекла, стремительно мельчал и терял узнаваемые черты.