Из дома вестей всё ещё не было. Как бы для того, чтобы ещё более взвинтить принца и накалить и без того нервную атмосферу, часы на главной замковой башне отбивали каждые полчаса. Вот уже и темнеть начало, вот и гарнизонный плац, тщательно подметённый сегодняшними штрафниками, обезлюдел.
Подобно многим провинциальным городам, Штеттин отходил от дел и успокаивался рано. В девятом часу, не выдержав более сумеречного одиночества, Христиан-Август отправился домой, исподволь рассчитывая скоротать в пути минут двадцать, хотя в действительности не скоротал и десяти. Возле страшной двери (руки на коленях, волосы венчиком) сидела незнакомая женщина в монашеской одежде. У фон Лембке был утомлённый и несколько даже виноватый вид.
— Схватки слабые. Мы ничего не можем сделать... — он развёл руками и как бы для поддержки посмотрел на неподвижно сидевшую женщину. Он в очередной раз вытащил из кармана свою золотую луковицу и перепроверил показания стрелок, чуть заметно покачав головой. — Но я думаю, что должна родить.
Подобный оборот для принца оказался новостью. Всего лишь утром речь шла о том, что рождение наследника — вопрос времени, и вот теперь ситуация принципиально изменилась. Не заподозривший каверзы со стороны матери-природы и не смекнувший об опасности позавчера и даже вчера (хотя вполне мог бы, пораскинь он как следует мозгами), Христиан-Август даже не нашёл в себе мужества прояснить, что следует понимать под фразой «должна родить». Скоро должна родить или вообще должна родить? Он почувствовал стыдное бурчание в животе и почти одновременно спазматическое сокращение желудка высоко подбросило изрядную порцию желудочного сока, после чего во рту сделалось так противно, словно принца вырвало. Он проворно схватил со стола графин и перевёрнутую из соображений гигиены донышком вверх фаянсовую чашку, налил, выпил тёплую воду. Желчный привкус во рту никуда не исчез, зато Христиан-Август выдал своё волнение.
Проследив за тем, как дрожащая рука принца ставит чашку на место, и, убедившись в том, что последняя на место возвращена, фон Лембке на незаданный вопрос ответил:
— Это уж как Бог даст.
— Насколько серьёзно? — переспросил Христиан-Август.
— А что у нас не серьёзно? Племянник в прошлом году из Рюгена в Фемарн решил прокатиться, там полдня по воде. Напросился к папаше своего приятеля, поплыли, утонули все до единого. Как изволите отвечать, плавание из Рюгена в Фемарн — это серьёзно или нет? Так и здесь. Всё относительно.
— А как вы думаете?.. — принц глазами показал на дверь, закрытую неплотно, из-за которой, однако, никаких звуков теперь не доносилось.
— Надеюсь на лучшее, — жёстким и вместе с тем негромким голосом ответил, как приговорил, врач, произведя в душе Христиана-Августа блаженный эффект желанного успокоения. — Хотя несчастье — штука более чем обыденная, — добавил фон Лембке, и вязкий страх волной опахнул принца.
В смерть женщины от родов он прежде не особенно верил; знал, разумеется, о подобной возможности, однако больше относил её к области беспочвенных бабьих слухов, этакого женского фольклора. И вот сегодня, сейчас — и густеющий фиолетовый воздух за окном как бы усиливал ощущение, — теперь неблагоприятный исход родов сделался вдруг более чем вероятным.
Принц не задавал вопросов вслух; он спрашивал взглядом каждую женщину, выходившую с тазом, полотенцем, подносом или грелкой из притихшей угловой комнаты, — и по тому, как все они не сговариваясь отводили глаза, понимал, что дело плохо.
— Сядьте вы, ради Бога, — бросила ему побледневшая от напряжения и порядком увядшая за последние сутки акушерка. И удивительное дело: Христиан-Август не только не рассердился, но, напротив, сел в кресло и затих, обратившись в слух и зрение. Никто в доме не позаботился об устройстве коллективного ужина, не до того всем было, и принц стеснялся сказать, что голоден. За дверью жена вскрикнула, послышался глухой басок фон Лембке — и жена что-то сказала врачу, при этом безошибочно узнанный голос её приобрёл странную булькающую бархатистость.
Разрешение этого ужаса наступило глубокой ночью, около половины третьего, разрешилось просто и естественно, как и должно было произойти давным-давно. Возобновились схватки, принялась истошно кричать Иоганна, забегали одинаково тёмные фигуры, и продолжалось всё это сравнительно недолго, затем фон Лембке растолкал принца и сообщил, что у того родилась наконец девочка, крупная здоровая девочка, без видимой патологии, килограмма на четыре. Христиан-Август не знал, четыре килограмма — это хорошо или плохо, мало или много, и отреагировал исключительно на улыбку и фамильярное похлопывание по плечу, поняв, что беда, скорее всего, миновала. Фон Лембке поздравил отца, потёр небритый подбородок и вновь направился в угловую комнату, где заливался не слышанный прежде голос.
