Весьма благоволила нашим амазонкам не только природа, но также и вортельская география. Дворцовый парк, замкнутый с трёх сторон металлической оградой, не имевшей какой-либо особенной утилитарной цели, но призванный только лишь подчеркнуть состоятельность хозяев (непонятно только — перед кем, поскольку вела ко дворцу одна лишь местная дорога, тогда как тракт оставался много севернее), — с третьей или четвёртой, смотря как считать, стороны он, парк этот, плавно и неразделённо переходил, перетекал в самый что ни на есть настоящий лес. О, это был неисчерпаемый источник развлечений. Сосны, утки, болотца, скрытые от глаз непосвящённых дупла, где не только что дождь, где войну пересидеть можно, устроенный Бентик на берегу микроскопического аккуратненького озерца шалаш и ещё один шалаш, если так можно назвать поднятую на высоту метров шести, расположенную на ветках плотненького дуба палатку из старых одеял, а также ягоды, цветы, орехи, шумы, шорохи, запахи лесных обитателей... Для штеттинской девочки это походило на совершенно иную планету, возглавляемую, что немаловажно, мудрой, ласковой и твёрдой Бентинген, или, как та просила её называть, Бентик.
Имя звучало с оттенком непристойности, однако Софи не возражала; за недели, проведённые с графиней, принцесса взяла за правило не возражать и не противодействовать, но беспрекословно слушаться. Причём в этой несколько даже рабской зависимости от старшей подруги Фике находила необъяснимую прелесть. У них даже игра такая образовалась: графиня непреклонным тоном повелевала, мол, желаю того-то и того-то, а Софи ей ответствовала: «Слушаюсь, госпожа». Отвечала девочка шутливо, но слушалась — всерьёз, ибо усматривала в том залог настоящей дружбы.
Кто бы знал, до чего приятно пробуждаться утром с мыслью, что имеешь настоящую подругу!
Смертельно боясь повредить позвоночник, — а ведь Теодор Хайнц говорил, увещевал, предупреждал о необратимых несчастьях в случае какого-либо механического повреждения, — однако ещё больше страшась уронить себя в глазах подруги, Фике послушно следовала за неугомонной Бентик — пешком, на лошади, снова пешком, и только лишь выторговала себе разрешение не взбираться на дерево, в казавшийся с земли таким заманчивым шалаш из одеял. После нескольких нахмуренных секунд размышления такое разрешение Софи получила в обмен на поцелуй руки, что должно было символизировать новую степень почтения; госпожа сунула ей к самому лицу свою царственную руку, но в последний момент перерешила и повернула кисть ладонью вверх.
Ладонь у Бентик оказалась горячая и солоноватая, с крошечной родинкой возле поворота «линии жизни».
— Ты такая замечательная! — пылко сказала Софи, не имея в виду что-либо конкретное, но желая доставить тем самым удовольствие подруге.
— Но-но! — с прямо-таки взрослой угрозой ответствовала Бентик, голос, впрочем, не повысив.
— Очень замечательная, правда...
— Ты кого угодно в краску вгонишь, — недовольно заметила Бентинген.
Ранняя осень своими красками лишь усиливала полыхавший в душе маленькой принцессы чистый пожар, симбиоз дружбы и любви, гордости и преклонения. Осень входила незаметно, через потайные лазейки. Замечая, как остающееся неизменным — высоким и бездонным, в кудряшках небрежных облаков, — небо сделалось заметно отяжелевшим при отражении в зеркале озера, Софи подчас испытывала постыдное для сильной женщины волнение и старалась в подобных случаях дышать глубже, во избежание, как это уже случалось, обвинений со стороны госпожи в слюнтяйстве и слезливости.
— Я ведь не почему-нибудь, — робко пыталась оправдываться Софи, — я это... просто взглянула так... посмотрела, увидела, как здесь у тебя красиво, лес этот, небо. Ну и...
— Ну и разнюнилась, — жёстко проговорила Бентик, хотя произнеси, кажется, она несколько ласковых слов, девочка жизнь бы за неё положила.
Утренняя прогулка верхом сделалась некоторой привычкой для маленькой принцессы. Фике сжилась с видом и запахом лошади в не меньшей степени, чем привыкла к зубчатому отражению прибрежных деревьев в лесном пруду. Вода собирала и собирала отдельные жёлтые листья, которые ветром, сообразно прихоти этого последнего, прибивались к одному или другому берегу, так что подчас графиня, сбросившая всё платье, смуглая и ладно скроенная, с волосами, предупредительно завязанными узлом на самой макушке, входила не в воду, но в сплошные ярко-жёлтые крапчатые осиновые листья, словно в сказочную крупную кашку. Купание завершало первую часть всякой утренней прогулки. В пасмурные утра Бентик, которую недолгое купание из нимфы скоренько превращало в синюшную, со втянутым животом и узкими плечами девочку-подростка, выскакивала из воды и стремительно растиралась собственной нижней рубашкой — вместо полотенца. Полотенце Бентинген неизменно брать с собой отказывалась, должно быть усматривая в этом лишнее доказательство благоприобретенного и тем более ценного мужества. Однако, если с утра принималось вдруг жарить солнце, купание завершалось долгим бесстыдным загоранием: и чем более Софи притворялась в такие моменты занятой швырянием в пруд камешков или собиранием никчёмных цветов, тем с большей силой притягивала её взгляд нагота подруги.
