— Ты только не сердись, — попросила девочка, — мы ведь друзья, так?
Заключительный оборот «n’est pas[26]» придавал словам девочки подозрительно взрослый оттенок, отчего у Кардель подчас возникал? чувство, что эта вот кроха, втрое моложе её и в такое же число раз должная быть более наивной, пытается докопаться до существа действительно сложных вопросов. В подобные моменты от серьёзного взгляда девочки Элизабет испытывала психологический дискомфорт. Так бывает с каликами перехожими: подаёшь им монетку, рассчитывая на юродивую слюнявую благодарность, а вместо этого тебе такой взгляд приходится вдруг выдержать, что только берегись... Что-то подобное случалось при общении с маленькой принцессой: ребёнок-то ребёнок, а вот как иногда глянет — мурашки бегут. Казалось бы, ну что такая маленькая способна понимать? А вот поди ж ты...
— Скоро домой будет пора, Бабетик, — заискивающе пропела Софи и прижалась к мадемуазель, обхватила её за полные бёдра и преданно посмотрела в глаза: мол, простили её, нет ли?
— Пойдём потихоньку, — согласилась Кардель.
Не столько последний разговор, как именно взгляд и жест девочки навели Кардель на грустные размышления. Но ведь действительно, какие всё-таки тошнотворные эти немки, от мала до велика. Злые и трусливые. Все друг на друга походят. Ненавидят целый свет и целый же свет боятся. Немцы, те куда более откровенны. А вот бабы-стервы переваривают свою злость, ходят с ней, этой злостью, как с торбой, — и только морщинами раньше времени покрываются. Сорокалетняя француженка против этих — сущий ребёнок. И как можно всего бояться? Боятся нищеты, а если вдруг разбогатеют — боятся потерять награбленное; боятся завистливых соседей, войны и перемирия, врачей и священников... Тупые скоты. Уж Элизабет видела, уж она знает. Любопытно то, что их король очень похож на среднестатистическую совокупность всех существенных национальных черт характера: жирный жлоб.
А ведь как готовились к визиту этого Фридриха или как его? Весь Штеттин был поставлен на уши: прямо-таки не город, а гигантская санитарная команда. Торговцы разводили золу в вёдрах и мыльной водой драили брусчатку перед своими лавками! Ну скажите, люди добрые, разве пришло бы в голову французам мыть улицы в ожидании короля?! Мужчины приоденутся, женщины слегка подкрасятся, и — бьенвеню[27], ваше императорское величество. Поистине, если Господь хочет наказать, то делает немцами. Тротуары-то вычистили, а себя в порядок привести не догадались. Уж сколько раз Элизабет видела, например, губернаторшу неодетой, однако ни разу не видела на ней свежего белья. Но чуть что — берутся рассуждать о культуре. Некультурные, жирные, бессовестные свиньи — вот кто эти немцы. На смертном одре не позабудет Элизабет того, как нагрянувший в Штеттин (то ли с ревизией, то ли на охоту, не поймёшь...) король обедал, набивая рот с таким отчаянием, как будто всю жизнь только и делал, что постился. Очень крестьянской наружности, похожий на гору мяса — типичный бюргер. К тому же заставил весь дом как следует понервничать. Когда первый голод был утолён, принцесса впихнула к королю и гостям тщательно наряженную по случаю такого события Софи. От девочки всего-то и требовалось подойти к его величеству и поцеловать руку. А маленькая нахалка подошла, увидела борова в короткой охотничьей куртке (предполагалось, что Фридрих прямиком отправится из замка на охоту) и вдруг спрашивает:
— А пиджак почему такой у вас короткий?
Это была сцена! Это был поистине исторический момент! Под Иоганной-Елизаветой хрустнула половица: хотела, наверное, от стыда сквозь землю провалиться, да не вышло. Хорошо ещё, что вечный тугодум Христиан-Август со страху нашёлся и сумел необидным для Фридриха манером перевести разговор в шутку. Да и король был настроен миролюбиво, лишь ухмыльнулся. В общем, что называется, слава Богу. Принцесса несколько дней затем кричала на весь дом, ну да уж не без того.
Впрочем, Элизабет по-женски вполне понимала принцессу и в отдельные минуты добродушного настроения даже сочувствовала стервозной своей хозяйке. Кардель и сама вынуждена была обходиться (сколько уже времени) без мужчин, а потому хорошо знала, каково сие на вкус. У неё не было постоянного друга; у неё не было вообще какого-нибудь друга; если только чудесный ветер перемен не занесёт в Восточную Пруссию достойного француза, бельгийца или на худой конец фламандца, у неё и не появится друг в обозримом будущем. Даже без животов, без помоечного запаха изо рта, со здоровыми спортивными фигурами пруссаки оказывались вне игры. Лучше уж тогда с каким-нибудь египтянином, русским, чехом или с китайцем... Правда, не находилось в Штеттине ни чехов с китайцами, ни русских с египтянами.
