По излишнему упорству в отстаивании ничтожных проблем, по глубоким носогубным складкам, по многим незаметным стороннему наблюдателю особенностям Христиан-Август начинал догадываться, что Иоганн перестал верить в возможное приглашение брата в Россию, что смертельно этим оскорблён, что лишь старается не подать виду — и потому будет отстаивать переставший налезать на палец перстень или давно не стиранный плед с ожесточением, годным для защиты фамильной чести.
В глубине души Христиан-Август презирал себя за способность столь безропотно сносить унижения. Уже сам по себе тот факт, что с момента приезда дочери к российскому двору прошло несколько месяцев, что там, судя по письмам жены, вовсю уже идут приготовления к переходу Софи в православную веру и к последующему обручению с официальным наследником престола, а при всём этом он, отец Софи, оказался совершенно позабыт как русской императрицей (хоть бы какое письмо прислала...), так и её сановниками, вторящими Елизавете, — этот факт казался возмутительным. Но что ещё хуже, сам Ангальт-Цербстский князь понимал унизительность своего положения разве что умозрительно, не чувствуя этой унизительности вовсе. Отец Софи в нём страдал и оскорблялся, тогда как другая ипостась — ипостась соправителя маленького княжества — воспринимала неуместное поведение русской государыни едва ли не как должное. В конце-то концов, что есть громаднейшая Россия и что значит Ангальт-Цербстское княжество?!
Но отец будущей русской великой княгини должен, прямо-таки обязан оскорбиться, не может не оскорбиться при столь инсолентном поведении русского двора.
В Христиане-Августе боролись возмущённый отец и ничтожный, покорно ничтожный правитель крошечной земли, привыкший испытывать робость при одном упоминании имён влиятельных мировых монархов.
Это была сущая пытка, происходившая, что вовсе не маловажно, на глазах у Иоганна и Больхагена.
— Я буду добиваться, — сказал однажды за завтраком начавший выходить к общему столу Христиан-Август, — чтобы русская императрица сделала меня герцогом курляндским.
Больхаген хотел было сострить, но вовремя взглянул на Иоганна и придал своему лицу безучастное выражение.
Старший князь прекратил жевать и с уважением взглянул на брата.
В конце марта Христиан получил письмо от дочери. С момента отбытия её в Россию то был первый случай, чтобы Софи не просто строчила под диктовку Иоганны, но писала от себя. Неустоявшимся, то есть, по сути, совсем ещё детским почерком, сочетавшим неровные линии с лихими росчерками отдельных букв, дочь вежливо сообщала:
«Светлейший князь,
Вполне согласуясь с тем, что Вы уже знаете из предыдущего письма, спешу Вам подтвердить те виды, которые имеют на меня Её Императорское Величество и великий князь и наследник русского престола. Я очень надеюсь, что в скором времени сумею представить Вам письменные доказательства того расхожего заблуждения, которое мы невольно переняли вслед за Гейнекцием, подчас не подозревая даже о научном труде последнего. Я разумею отличие нашей религии от православной. Внешне обряды здесь действительно весьма отличаются от наших, но дело в том, что к этому православную церковь вынуждает грубость простого народа.
Исключительно важный для всей моей дальнейшей жизни выбор я уже сделала. При этом, вполне сообразуясь с Вашими пожеланиями, я исключила всяческую поспешность, взвесила все «за» и «против», каждый свой шаг я согласовывала с инструкциями Вашей светлости. Это послушание и почтение к Вашей особе будут всегда и впредь руководить мною. Я совершенно теперь здорова, чего и Вам искренне желаю. Прошу Вашего благословения и остаюсь на всю жизнь дочерью и слугою
Софи Ф. А., принцесса Ангальт-Цербстская».
Несколько раз подряд перечитал Христиан-Август письмо. Истинный смысл отыскивал в послании Христиан-Август, понимая, что никто бы не стал гнать из России курьера исключительно ради того, чтобы на помнить отцу, какая у него почтительная девочка. Ближе к вечеру того же самого дня над письмом склонились две старческие головы: седой короткий «ёжик» Христиана и обширная глянцевая лысина Иоганна. После нескольких рюмок текст предстал в ином свете; особенно придирчиво изучал послание Иоганн, видевший скрытые отголоски скрытых бед там, где Христиан не видел ровным счётом ничего подозрительного. Особенно почему-то Иоганн-Людвиг придирался к фразе «я совершенно здорова».
