Вот, скажем, как падает камень в воду? Стремительно падает, поднимая столб мелких брызг и вызывая волны. Тут аналогии и расширительное толкование не только допустимы, но как бы даже и желательны.
Едва только немецкие принцессы оказались в России, как тут же весь русский двор заклокотал, взволновался, в разные стороны пошли круги, линии напряжения вздыбились и грозили кое-где лопнуть. Однако по прошествии нескольких недель беспокойство, ажиотаж и любопытство улеглись, причём этому в немалой степени способствовал добрый нрав младшей принцессы.
Что же касается Иоганны-Елизаветы, то она, как это подчас случается с тридцатилетними, многорожавшими женщинами, от морозного русского воздуха, родниковой русской воды и удовлетворённости основных жизненных потребностей вдруг до такой степени расцвела и похорошела, что не ожидавшая от немки такого подвоха её величество не на шутку задумалась о целесообразности дальнейшего пребывания принцессы-матери в границах империи. Не желая оказаться излишне поспешной, императрица осторожно посоветовалась с Лестоком насчёт немки, даже намекнула, что иные (а кто же тут мог быть иной, кроме императрицы) считают возможным деликатное выдворение старшей принцессы восвояси. Лесток, по обыкновению, высказался до такой степени неопределённо, что нельзя было даже понять, какого мнения он придерживается в самом, что называется, первом приближении. Из чего Елизавета заключила, что он совсем не против изредка видеть немку. Когда же, разделавшись с второстепенными вопросами, императрица и Лесток принялись составлять на ближайший вечер карточные дуэты (дважды по два), то лейб-медик неожиданно предложил взять Иоганну.
— А ты, оказывается, бабник, — с неудовольствием заметила императрица, давно знавшая о том, что Лесток переспал не только со всеми её фрейлинами и многими придворными дамами, но и с частью служанок. — Бабник, — повторила она. — Чуть какая хорошенькая женщина появится, ты уже тут как тут...
Лесток, не вступая в полемику с её величеством, позволил себе завести разговор о том, что всякая беспричинно расцветшая женщина в противовес истинным красавицам (поклон в сторону императрицы) быстро расцветает, но быстро же и увядает.
— Ты уверен? — спросила Елизавета тоном, более подходящим для вопроса: «Ты мне обещаешь?»
— Тут и разговора быть не может. Поблекнет и увянет, тогда как истинные красавицы будут радовать наши взоры ныне и присно и во веки веков. К тому же от перемены состава воды у принцессы в ближайшие месяцы половина зубов выпадет.
— А если нет? — резко спросила Елизавета.
— Выпадет, — пообещал эскулап и так тоненько усмехнулся, что императрица даже холодок на спине ощутила. Жуткий человек, прямо-таки страшный человек... — А без зубов, ваше величество, сами понимаете, куда ей тягаться с красивейшей женщиной.
— С кем это? — подозрительно сощурилась она. — Ты говори, да не заговаривайся.
— Ваше право — гневаться, моё право — истину говорить. Если что не так, я ведь и извиниться могу. Но только правду не утаишь. Никто не будет говорить, так зимний ветер пропоёт, деревья в лесу прошуршат.
Лесток заметил, что при дворе тем больший успех имела лесть, чем оказывалась банальнее и грубее. Он перешёл уже всякое подобие приличия, однако всякий раз грубая лесть попадала в цель; вот и сейчас императрица от удовольствия зарделась, что бывало с ней совсем нечасто, если учесть потоки дежурной лести, которые доставались ей всякий божий день.
— Ладно уж, ступай себе, живи счастливо.
— С кем прикажете, ваше величество? — серьёзнейшим тоном поинтересовался Лесток.
— Уходи, — потускневшим голосом сказала Елизавета Петровна. — Ты дурак и хам.
— Ну, так уж и дурак... — Лесток хотел было ещё что-то добавить, но, заметив недобрый прищур императрицыных глаз, смешался, чуть побледнел и с поклоном ретировался.
