Начала любви - страница 112

, но русские, как поняла Софи, перещеголяли её соплеменников многократно, напридумав самых разных видов водки, от прозрачных как слеза сортов до каких-то невероятно причудливых оттенков жёлтого, палевого, коричневого, зелёного до тёмно-красного включительно. Если же сюда прибавить многочисленные ягодные наливки, если разлить всё это по стеклянным пузатеньким графинчикам да те графинчики по цвету, от белого до тёмных, коричневых оттенков, расставить между закусками на огромном столе, то даже у человека непьющего возникнет вполне естественная и потому понятная реакция — любопытство. Действительно, а какие они на вкус, напитки все эти? Даже трезвенники не могли противиться колористическому великолепию, что уж говорить об Иоганне-Елизавете, которую и в прежние-то времена не требовалось долго уговаривать, а теперь, оказавшись без мужчины, она этим самым хлебным вином снимала напряжение по полной программе. Заметив её гастрономические пристрастия, тут же нашлись люди, следившие за тем, чтобы рюмка принцессы не пустовала. Если поначалу женщина из соображений ложно понятого приличия старалась выказывать умеренность (и добавлять, как водится, перед сном, в одиночестве), то весьма скоро стыд уступил место естественному желанию пожить наконец-то в полное своё удовольствие. Благо дорожных замков меж столицей и Москвою было изрядно, а двери каждого замка оказывались гостеприимно распахнуты для немецких гостей.

Если не так ещё давно Софи получила от матери пощёчину за просьбу налить ей маленькую капельку рейнского вина, чтобы хоть знать, что сие означает — вино, если полгода тому назад сама просьба из уст дочери возмутила и покоробила принцессу, то оказавшись в водочном королевстве, Иоганна-Елизавета сама потихоньку принялась наливать дочери, вроде как для того, чтобы привить девочке необходимые навыки. Поначалу Софи была потрясена: во рту пожар, слёзы в глазах. Но ведь то поначалу.

   — Ты огурчика, огурчика сразу... — подсказала мать — и дыхание вновь вернулось к девушке, мир занял привычное расположение: внизу пол, за окном солнце. А через несколько минут прежней усталости как не бывало.

   — Ой, мамочки, — вместо привычного «о Господи» неожиданно для себя произнесла Софи и тихонечко засмеялась, испытывая игривую щекотку в животе.

Впрочем, перед самой уже Москвой и с девушкой случился неприятный эпизод, но кто-то ловкий и услужливый (теперь вокруг оказалось столько незнакомых и норовящих услужить людей, что запомнить всех в лицо решительно не было никакой возможности, как девушка ни старалась) своей ловкой и услужливой рукой отёр ей губы, дал выпить ледяной брусничной воды — и сон принял маленькую принцессу в объятия вёрстах в восьмидесяти от городской заставы.

Прежде в подобной ситуации, пробудившись, Софи сгорела бы со стыда, или провалилась бы сквозь землю, или же с собой что-нибудь жуткое учинила. Но сделавшееся теперь привычным и необходимым, обступившее девушку тихое ненавязчивое угодничество обращало даже позорные ситуации в милые бытовые нелепости.

Но всё-таки девушка не чувствовала себя полностью допущенной во взрослый мир, хотя и сиживала за столом со всеми, хотя и рюмку наполняли не подкрашенной сладкой водой. Софи продолжала чувствовать себя не вполне такой же, как остальные, а одиночество и откровенная скудость гардероба лишь усугубляли чувство обособленности. Наскоро сшитые для неё с расчётом на московские встречи два платья дожидались своего часа сверху одного из сундуков. Необходимость же всякий день появляться за столом в одном и том же клетчатом платье, на которое глазастые русские дамы смотрели с явной насмешкой, вызывала чувство неуверенности; ей подчас казалось, что в один прекрасный день явится какой-нибудь русский Больхаген, во сто раз более наглый, более рыжий и более грубый, возьмёт её за плечи и вышвырнет из взрослой чинной компании, где все прочие, включая Иоганну-Елизавету, не только переменяли наряды ежедневно, но и щеголяли друг перед другом маленькими, но такими приятными сердцу безделицами вроде колье, серёжек, колец или брошей.