— Браток, не спишь?
Как ни жаль было расставаться с теплом и дремотой, а все же пришлось подняться: незнакомые бойцы заполнили траншею. Матюшкин обратил внимание на их белые полушубки с широкими воротниками. И шапки у них теплые, меховые. И валенки, видать, новые. Матюшкин оглядел новичков. Рослые, кряжистые, все как на подбор. Потеплело у него на душе: наконец-то пришло обещанное пополнение. Теперь наверняка жди больших боев. Чего бы иначе дали им свежие силы? Врага они сдерживают и к Москве не пропустят, хотя полк и поредел. А вот чтобы сбить немцев с позиций, погнать впереди себя, конечно, нужна большая сила и она пришла.
— Присаживайся, браток, закуси с нами, — пригласили его.
Откуда-то из-за спины вынырнул Яша, затараторил:
— Садись, пока приглашают.
Матюшкину сунули ломоть хлеба, сало.
— Вот это сальце! Только маловато его, в зубах застряло, — балагурил Яша. — Бывал я в ваших краях.
— Где?
— В Сибири.
— Ну да!
— Через Свердловск проезжал за месяц до того, как меня мамочка родила.
— Ха-ха!
— Ну и чудак-человек!
Яша встал, облизнул губы:
— М-да. Сало — это вещь. Теперь бы борща с косточкой килограмма на два.
— И пельменей наших, сибирских.
— Товарищ сержант, вы чего приуныли? Вы бы сходили в лесок. Там пушек — тьма-тьмущая. И танки притаились… Пушки смазывают керосином, каким-то маслом, на лыжи ставят. Ох, чует сердце, будет что-то.
Потом сидели и курили самосад.
Кто-то запел тихо сильным голосом:
— «Ревела буря, дождь шумел…»
Пели рядом, в траншее, и Матюшкин прослезился…
С утра немцы ничем не напоминали о себе, и красноармейцы в глубине леса выдолбили в мерзлой земле неглубокую яму, завалили сучьями, развели жаркий костер и тесно устроились вокруг.
Матюшкин наклонился к Яше и вполголоса проговорил:
— Чего это молчат гансы?
— Наверное, напал понос.
— Не иначе…
В сторонке на пне сидел Яша и, положив на колени полевую сумку, что-то писал. Временами он дышал на пальцы, а когда они вконец одеревенели, придвинулся на корточках к огню.
— Товарищ помкомвзвода, никак письмо сочиняете до жинки? — крикнул кто-то из новичков.
Яша отшутился:
— Телеграмму срочную Адольфу Гитлеру.
Красноармейцы оживились.
— Нет, правда! — настаивал все тот же голос.
— Донесение о боевых делах.
— Бей немчуру — вот тебе и донесение!
— Вот кончится война, и для потомков по нашим донесениям ученые напишут историю, о нас с вами.
— Ого, куда метите!
— А что там насочиняли, интересно?
— О себе, наверное.
Усмехнулся Яша, натянул варежки, вернулся на свое место, ему протянули котелок с кипятком, отхлебнул он, крякнул от удовольствия.
— Послушайте, как я расписал себя… «Рота стремительно наступала, и командир, как всегда, шел впереди. Но вдруг по цепям пронеслось: «Командир убит!» В эту трудную минуту наступление роты возглавил красноармеец Матюшкин. Он храбро и мужественно вел бойцов в атаку. Пуля врага ранила его в ногу. Однако, превозмогая боль, Матюшкин продолжал вести роту вперед, и фашисты отступили».
Вокруг послышались голоса:
— Так это же о первой роте!
— Точь-в-точь как было.
— Чего же вы о себе не прописали, товарищ помкомвзвода? Как вы подползли к блиндажу и гранату швырнули? Да и ранило вас… Нехорошо искажать историю, — у костра поднялся высокий красноармеец. — Кто за то, чтобы вписать имя товарища помкомвзвода?
Взметнулись руки бойцов.
— Вот теперь будет точь-в-точь, — красноармеец сел.
— Ты все сказал? — спросил Яша.
— Высказался, — ответил красноармеец.
Сложив донесение, Яша проговорил:
— Товарищи бойцы, — Яша поправил ушанку. — Тут, под стенами Москвы, мы разгромим фашистов. Это точно. Вся страна смотрит на нас. Да, кого-то после боя мы не досчитаемся… Помните, нужно стремительно преодолеть простреливаемую зону. Я пойду с вами в бой, буду впереди. Есть среди новичков коммунисты, комсомольцы?
— Есть, — откликнулся боец со вздернутым носом. — Я комсомолец.
— Ясно, — Яша одобрительно кивнул.
— А мы — коммунисты.
Поднялись два крепыша в полушубках.
— Братья мы…
— Понятно, — Яша вытащил кисет.
Асланбек стоял за деревом, уперся в него правым плечом и с гулко бьющимся от волнения сердцем искал взглядом знакомые лица. Но он не узнавал многих. Это и огорчало: погибли товарищи, и радовало, — пришло, наконец, пополнение, о котором говорил взводный. Спазмы сжали горло, слезы набежали на глаза.
