— Ты, Паша, прежде чем азикам морду бить, сначала разберись, почему русские хуже других живут. Па своей, между прочим, земле, своему народу армия служит.
— Деньги жиды разворовали, солдат кормить нечем. — уверенно ответил Павел.
— Вранье, — недовольно отреагировал Судских. — Воровать начинали свои, позже спрятались за чужих. Рассуждаешь ты грамотно, только по писаному. И ты сам, по сути дела, спрятался здесь, пусть другие мусор гребут?
Зачем вы так. Игорь Петрович? — натурально обиделся юноша. — Меня сюда никто не тянул.
— А тут легче, Паша. Это не с помидорами пробиваться на базар. В командиры тебе надо — в смертники от глупости идут.
— От безысходности, — исподлобья глядел Павел.
— Вранье! — резко ответил Судских. — У меня в кабинете картинка висит: цапля почти заглотила лягушку, а она лапками ей горло сдавила. Внизу подпись: «Никогда не сдавайся». А для цапли лягушка — самый натуральный смертник. Ей тоже хочется жить, она лягушками питается. Понял? Только честно.
Павел не нашелся с ответом. Непонятный генерал.
Под барабанную дробь на плацу маршировали чернорубашечники. Красиво ходили, строй по ниточке.
— Если на стоянке крейсер обходится государству в один Чубайс, на ходу он стоит два Павла. — глядя на марширующих, задумчиво произнес Судских.
Непонятный генерал…
Сильный стук в дверь разбудил Судских. Включив ночник, он глянул на циферблат часов. Всего лишь без четверти двенадцать. Придя с прогулки, он обнаружил на столике полное, накрытый салфеткой, а под ней съестное — холодный ужин. Поев без особого аппетита, завалился спать по принципу: утро вечера мудренее. Не думал, что разбудят.
— Не заперто!
— Это Павел. — Просунулась голова в щель двери. — Игорь Петрович, разрешите?
— Входи. Что стряслось?
— Не успел предупредить вас. Сегодня моя десятка дежурит.
— А я при чем?
— Так нет, — засмущался Павел. — Будет другой ординарец. Чтоб, значит, не волновались.
— Ясно. И где дежурит твоя десятка? — Все едино сон пропал. Будете азиков уму-разуму учить?
— Зачем вы так? — смутился Павел. — Обычное дежурство в районе Вешняков. Гам шпана разборки устраивает, облюбовала парк, а мы препятствуем.
— Так, значит… — проявил интерес Судских. — А шпана ходит на разборки небось с оружием?
— Мы тоже. Только до оружия пока не доходило. Драки случались. Они нас крепко побаиваются, «черной чумой» называют. Когда обычные внушения не помогают, мы гнезда их громим. Тут уж серьезно.
— Как понимать — обычные внушения?
— Первый раз предупреждаем, второй — разгоняем, третий убираем главарей и зачинщиков. Так и с бомжами.
— Физическим путем? — насторожился Судских.
— Об этом знает начальство. Я знаю, что налагают штраф крупный. Деньги идут на развитие пашой базы и помощь безвинно пострадавшим русским. Пенсионерам, ветеранам.
— Складно излагаешь, — сказал Судских, не решив для себя, верить Павлу или не верить. А впрочем, что он знал о национал-патриотичсских организациях? В оперативных сводках они проходили, но хлопот не доставляли. Живут себе и живут. Оказывается, добровольно порядок наводят, нашли себе применение. Коммерческие банки, к примеру, тоже живут себе и живут, жируют и жируют… Поверить Павлу?
— А мне с вами можно?
— Не знаю, Игорь Петрович. Это дело рядовых. А вы наш генерал.
— Это кто сказал? — удивился Судских.
— Командир сотни. Вы всем нравитесь.
— Я не девочка, — бросил Судских, переключившись на другой интересный вопрос: — А что ты про бомжей говорил? Вы их тоже в три приема — раз, два, а на третий — на человека, нет проблемы?
— Человек не имеет права опускаться, — насупился Павел. — Позвольте идти?
Видишь как? — испытующе смотрел на него Судских. — Несовершенна, выходит, система. Опустился — значит, не человек. А если ему подняться не дают? Ты не подумал, что я тоже в какой-то мере бомж?
Скажете! — вспыхнул его ординарец. Ему явно не хотелось развивать щепетильную тему. — Игорь Петрович, разрешите идти? Через пять минут построение.
— Давай уж, — отпустил Судских. — Не могу вмешиваться в дела воинства архангела Михаила…
«Что ему дадут мои убеждения? — сердился он. — Разворошу муравейник, а взамен? Мальчики, драться нехорошо, обижать ущербных нельзя, старших надо слушать. А что вообще можно, если выполнять моральные предписания? Ничего. Стал батькой Махно и верши закон по принципу сильнейшего. Сам себе Господь Бог, остальные шавки…»
