— Дядько, а она вам дули давала, — шмыгнув носом, хихикнул чумазый мальчуган.
Гусочка топнул ногой.
— Кыш от меня, гадость! Лозины захотел?
Ребятишки с хохотом ринулись прочь и помчались по дороге, клубя ногами пыль.
Гусочка широкими шагами направился к своему двору. Белозерова снова появилась на улице, крикнула ему вслед:
— Дурноляп!.. Курокрад!
Из-за угла неожиданно выехала автомашина.
— Ах, бабоньки! — испуганно шарахнулись в стороны женщины, затем остановились, наперебой закричали: — Пропустите, дорогу дайте!
— Это ж наш председатель ревкома[8]! Подавай, Фекла, жалобу товарищу Корягину! — тоненьким голоском воскликнула низенькая, юркая казачка.
Машина замедлила ход, остановилась.
Из нее вылез мужчина в военной форме, с глубоким сабельным шрамом на левой щеке, придававшим гладко выбритому лицу строгое и даже несколько злое выражение. В зубах у него дымилась кавказская трубка, отделанная чернью.
— Что случилось, Прохоровна? — строго спросил Корягин, поправляя под широким солдатским ремнем гимнастерку.
— Курицу мою украл Гусочка, — прослезилась Белозерова.
— Накажи, упеки его, товарищ председатель, хоть в Сибирь, хоть в Соловки, хоть куда-нибудь! — яростно закричала ее соседка. — Жисти нам, бабам, не дает во всем квартале. Всякую дрянь ворует, а ежели изловим, то нас же и бьет. Да еще как бьет: что в руке держит, тем и опояшет.
— Да, да! — добавила высокая молодица. — У него черт в подкладке, сатана в заплатке!
По толпе прокатился хохот. Гусочка, встряхивая угловатой головою, покрытой жидкими рыжими волосами, высунулся на улицу.
— Токо что пужал нас, что скоро из-за границы ихние придут, — сказала молодица.
— Не верь ей, Петр Владиславович! — замахал сухими руками Гусочка. — Ето она врет! А что касаемо курицы, так я зарезал свою. Ежли хочешь, можу перекреститься.
— Вы бачилы[9]? — прыснула старуха. — Знаем, какой ты богомольный, чтоб тебе ни дна ни покрышки не было!
— Погодите! — Корягин поднял руку. — Не все сразу. — И обратился к Белозеровой: — Курицу он у тебя украл?
— Эге ж, товарищ председатель, — нараспев подтвердила Белозерова, — курицу… нечистый дух…
— А у тебя? — спросил Корягин у низенькой молодицы.
— Легкий он на руку! Вы поглядите на его подворье. Живет бобылем, а хозяйство завел какое. Чем он нажил его? Токо хитростью да воровством! Его и Гусочкой потому дразнят, что гуску украл у Якова Калиты, а тот изловил его. Спытайте у Калитихи, Денисовны.
— Ето неправда! Имучество мне по наследству досталось!
— Кукиш тебе с маслом, хитрюга! — с озлоблением закричала Белозерова. — Хозяйство твоей матери перешло меньшему брату-милигранту, а ты свое воровством приобрел!
— Как же ее не бить, товарищ Корягин? — Гусочка часто заморгал маленькими глазами.
Председатель шагнул к нему.
— Это как же? Жену погибшего красного партизана бить смеешь? Судить будем!.. Сейчас же верни курицу.
Гусочка съежился, сверкнул исподлобья злыми зрачками.
— Хай[10] берет.
Корягин сел за руль. Ребятишки, обдаваемые сизым дымом и густой пылью, с визгом пустились за машиной.
Толпа постепенно начала расходиться. Улица опустела.
Но Соня все еще стояла у калитки и не решалась войти во двор своих родителей.
У забора, держа выстиранное мокрое рядно[11] на плече, показалась дочь Белозеровой. Она возвращалась с реки. Соня узнала свою подругу. Та радостно обняла ее, воскликнула:
— Ой!.. Моя ж ты ласточка! Милая!.. Насовсем?
Соня отрицательно покачала головой.
— Нет, Клава, в гости.
Клава одернула на себе полинялое цветное платьице, протянула сожалеющи:
— Жаль. А я думала…
Соня открыла калитку. На нее набросилась собака, но узнав, начала ласкаться. Соня погладила ее, тихо сказала:
— Докукочка.
Пройдя к матери, она низко поклонилась и застыла перед нею. Денисовна остолбенела от неожиданности, затем кинулась дочери на шею, и целуя, не удержала рыдания:
— Что же ты, моя кровинка, совсем отказалась от нас?
Соня закрыла лицо черным подшалком, заплакала. Мать успокаивала ее, крепко прижимала к груди.
Дочь наконец оторвалась от нее, с трудом спросила:
— А где же батя?
— В степи с Галей подсолнухи полет, — ответила мать.
