– Само собой, так оно и есть, – хмыкнул Воята. – Тот, который своего же прежнего хозяина и свой люд единожды предал, он ведь опосля и на новом месте этим жить будет. Уж я-то Внезда Водовика и Бориса Негочевича хорошо знаю. Еще те это злыдни! Теперь вот и Псков будут будоражить.
С той стороны, куда только что ушли псковские, вдруг раздался истошный крик, и из кустов выскочили двое. Первым несся тот самый курчавый озорник, что только вот дерзил караулу. Отстав от него на несколько шагов, бежал, спотыкаясь, второй коренастый мужик. Все его лицо было в крови. Кусты на опушке леса резко дернулись, и из-за них на поляну выскочило пятеро чужих.
– Трево-ога! – проорал Устим и, прижав приклад самострела к плечу, выжал спусковой крючок. Бегущий самым первым за псковскими чужак молча выронил копье и рухнул в траву. Раздалось еще два щелчка. Один из догоняющих с громким вскриком упал на землю и начал на ней биться в агонии. Второй резко присел на колени и так и остался сидеть, постанывая и держась за бок.
«Хэк!» – один из уцелевших лесовинов метнул копье, и оно вошло коренастому псковичанину в спину.
Двое чужаков подхватили под руки своего сидящего на траве раненого и быстро поволокли его в лес.
Самострел Вояты со взводным рычагом типа «козьей ножки» перезарядился быстрее, и пока его друзья накручивали натяжитель на речниках, он уже успел прицелиться и выпустить болт. Один из волокущих раненого чужаков повалился прямо в кусты. Заросли дрогнули, и на поляне уже никого более не было видно.
«Щелк, щелк», – два болта ударили в то место, куда только что скрылись лесовины.
За спиной у караула слышался топот и звяканье железа. Воинская сотня уже стояла в плотном ряду, прикрывшись щитами. Прошла всего пара минут, и к ней же примкнули с оружием все, кто шел в речном караване.
– Вперед помалу! – скомандовал Лютень, и стена щитов, колыхаясь, пошла к лесной опушке.
В кустах нашли только лишь одно мертвое тело и умирающего. Следопыты долго разглядывали многочисленные кровавые подтеки на лесном пологе.
– Это подранок ваш, – кивнул на тяжело дышащего лесовина Лютень. – Доходит он уже. Вы ему печенку пробили, вон какая черная кровь бежит. Из тех двух, что его тащили, один мертвый под кустом лежал, а второго вы, похоже, тоже подстрелили, крови с него много вышло. Видать, потому он и бросил этого. Из псковских только один самый шустрый в живых и остался. Ну и вон еще один пробитый копьем лежит. Двоих других, видать, лесовины в лесу зарезали и утащили. Ладно, все, заканчиваем здесь и выходим к ладьям! Совсем скоро отчаливаем! – скомандовал старшина каравана, оглядывая снующих в кустах людей. – Дружинные отходят самыми последними, всем быть настороже!
– Что, дурашка, страшно теперь? – хмыкнул Устим, оглядывая испуганного псковичанина. – Тащи вон своего дружка к берегу, да похороните его там по-человечьи, только поскорей. Наш старшой из-за вас тянуть с отходом точно не будет. Протелитесь тут – потом догонять в одиночку нас придется.
На следующую ночь караван пристал к большому, поросшему деревьями острову. Ладьи прочно скрепили между собой и на них оставили большую охрану. Все остальные, выставив сильные караулы, ночевали здесь в большем спокойствии, чем у леса.
– Простите меня, дружинные, за обидные слова, что я вам давеча сказал, – кудрявый русоволосый молодец стоял со склоненной, повинной головой возле костра Устимова десятка. – Если бы не вы, так тоже на бережку у мокшы и меня, как дружка Богдана, зарыли бы. Прощения просим, православные, – и он низко, в самый пояс поклонился.
– Зовут тебя как? – глядя снизу вверх на молодца, спросил Устим.
– Белозаром мамка нарекла, а батюшка Феррапонт из Успенского храма Иваном окрестил, – ответил смущенно псковичанин.
– Садись, Ваня-Белозар, – кивнул ему десятник, – ложку бери, отведай-ка дружинной кашки.
– Да я сытый, дядьки, – тряхнул кудрявой головой псковичанин. – Мы вот только что потрапезничали.
– Ну ты, щеня! – взрыкнул Воята. – Сказали тебе: садись – значится, садись! Вот что вы за народ такой, псковские? Только бы вам старшим перечить!
