– Действительно, ну как может заскучать ученый, решивший развлечь себя изучением человеческой природы?! Который берет приглянувшуюся планету и превращает ее в маленький концлагерь?! Почти игрушечный. Где пытает и унижает других людей только потому, что они не такие, как он и его уважаемые коллеги?!
Майор вновь встал из-за стола и, склонив голову набок, стал медленно обходить сидящего магистра. Взгляд слегка прищуренных глаз был наполнен легко читаемым посылом: «С чего начать? Мочки ушей? Или все-таки нос? Отсутствие какой детали экстерьера не помешает подследственному говорить, но легко развяжет ему язык.»
– Вы ничего не понимаете, – не догадывающийся, что все происходящее заранее продумано и просчитано, Зим с вызовом взглянул особисту в глаза. Но речь его, подталкиваемая страхом, непроизвольно ускорилась:
– Кажется, еще в ваши времена было сказано, что наука требует жертв. А сейчас, в моем… в нашем случае, речь идет о дальнейшей судьбе всего человечества! Результаты уникальнейшего, многолетнего эксперимента… – он тщетно пытался донести до этого опасного, неуправляемого человека хотя бы одну мысль, могущую предотвратить назревшую и почти физически ощущаемую угрозу насилия.
Неожиданно Харченко схватил Зима за уши и вплотную притянул его лицо к своему, тяжело дыша табачным перегаром. Лицо майора побагровело. Робкая попытка ученого освободиться была пресечена коротким ударом ботинка в голень:
– Так говорили те, кто ставил опыты над самими собой, ты, погань! Люди, которые жертвовали СВОЕЙ жизнью ради науки! Кто сначала заражал СЕБЯ неизлечимыми болезнями, а затем вводил неиспытанные вакцины! А не такие твари, как ты! Таких как ты я собственными руками убивал с первого дня войны! – Харченко резко отбросил Зима от себя, так, чтобы тот удержался от падения со стула лишь в самый последний момент.
– Капитан! Сюда!
Васильевых, до того угрюмо качавший головой, послушно соскочил с подоконника, поудобнее перехватив нож.
– В общем, так, капитан. Этот слизняк, похоже, так ничего и не понял. Объясни ему, что именно я хочу от него услышать. Даю двадцать минут, – Харченко несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, демонстрируя допрашиваемому всю тщетность своих попыток успокоиться, и махнул рукой. – Да, поскольку времени мало, капитан, поясняю: меня не интересует целостность конечностей и половых органов этой мрази. Должны работать только голосовые связки. Пристегни его к стулу, чтоб не свалился, и поройся в аптечке, там должно быть противошоковое. Похоже, оно ему потребуется.
Все еще не верящий, что все это по-настоящему, Зим завизжал:
– Вы… Вы не имеете права! Так нельзя! Я же человек!
– Человек?! Это ты-то человек?! – В голосе Харченко нескрываемая ненависть уступила место ядовитейшему сарказму. – Да ты во сто крат хуже любого из этих крокодилов. Те хоть без мозгов. Пожрать – поспать – спариться. Да мне их куда больше жалко, чем тебя! Я даже приказал оставить жизнь некоторым из них. – Майор криво усмехнулся. – Вот только с кормом незадача вышла. Все, что найдено в холодильниках, уже похоронили. Так что если ты, ублюдок, не заговоришь на интересующие меня темы – то, что останется после работы капитана, обколем обезболивающим и противошоковым и отдадим зверушкам…
– Не надо!!! Не надо так!!! Я буду говорить, я хочу говорить!!! Уберите его!!!
– Хорошо.
Теперь майор говорил тускло-официальным голосом, напрочь лишенным всяких эмоций. Голосом жутко уставшего человека, тем не менее, обязанного выполнить в срок некую совершенно неважную, рутинную работу:
– Тогда сначала давайте поговорим об этом вашем Ученом Совете. Предупреждаю сразу, у меня уже имеются сведения, полученные от других задержанных, и проверить то, что я сейчас услышу, труда не составит. Вы это хорошо понимаете…
подследственный?
Зим не заметил крохотной паузы, намеренно сделанной майором, никак не прореагировав на обозначение своего нового статуса, и Харченко сделал для себя определенный вывод. Даже сломавшись, он так и не смог представить себя в качестве обвиняемого, даже на уровне подсознания не смог. Что ж, все впереди…
