— Не понимаю, зачем нас сюда принесло? — удивилась она.
— Во-первых, — объяснил Хит, — я не могу оставить трупы на дороге. Назовите это идиотизмом, но только представьте: проезжает пожилая дама, замечает здешнее побоище — и инфаркт. И во-вторых, оставить мой «бронко» поблизости от того места, где мы взяли пикап, — значит, подать знак: «Мы украли машину». А так след оборвется здесь.
— Вы стали рассуждать как преступник.
— Я рассуждаю как шериф. Поэтому полицейские так и опасны, если сбиваются с истинного пути.
По дороге к охотничьему домику приятеля Хит то и дело сворачивал с шоссе, возвращался назад, всячески сбивая с толку возможных преследователей. И только убедившись, что хвоста нет, направился прямо к цели. Даже сообщив о месте перестрелки, он был уверен, что у Майка его искать не станут. Хит редко виделся с приятелем и не был в его охотничьем домике несколько лет. Шоссе вело через горы к федеральной автостраде. Наверняка решат, что он рванул именно туда. Ведь преступники, как правило, стараются удрать как можно дальше, не догадываясь, что лучшее укрытие — прямо под носом местной полиции.
Хит чувствовал, что Мередит считала себя виноватой и мучилась угрызениями совести. Хотел ее утешить, но не мог подобрать нужных слов. Да, он затеял побег только ради того, чтобы спасти ее и Сэмми. Но говорить об этом не стоило.
Ехали в молчании — трудном, напряженном молчании. Собака и девочка спали. Мередит привалилась к пассажирской дверце — видимо, невольно хотела отстраниться от него как можно дальше — и так сильно вцепилась пальцами в подлокотник, что побелевшие костяшки, казалось, светились в темноте. Мередит очень расстроена его кражей автомобиля. Хит хотел напомнить ей, что дело касается жизни и смерти. А когда речь идет о том, чтобы выжить, мужчина способен на многое, чего никогда бы не совершил при других обстоятельствах. Но потом решил, что она это понимала и без него.
— Мередит; вы не хотите поговорить? Может быть, вам станет легче, если мы еще раз все обсудим? В ответ она только покачала головой.
— Считаете себя виноватой в том, что гибнет моя карьера. Правильно?
— Да. И еще мне обидно… да нет… ничего. Только вот… — Она покачала головой. — Нет, ничего.
— Значит, что-то есть, если за сорок миль вы не сказали ни единого слова.
— Не знаю, о чем говорить.
— А вы не думайте. Говорите, и все. Вы что-то в себе пережевываете. Я хочу знать что.
— Все на свете. — Мередит схватилась руками за голову. — Но главным образом думаю о том, чем вы для нас пожертвовали. Слишком многим!
— Я уже начинал ненавидеть свою работу.
— Вздор! Вам необходимо было возиться с подростками. Спасать их жизни. Помните? Это ваше искупление. Думаете, я не понимаю, что работа значила для вас все?
— Давайте договоримся не примешивать прошлое к делам сегодняшним.
— Суть в том, что вы бросили все. И к тому же можете оказаться в тюрьме.
— Я уже говорил, что сам принимал решение.
— Возможно. Но мне от этого не легче.
Не легче? Как-то нелепо звучит. Хит думал, Мередит признается, что чувствует себя виноватой, и переспросил:
— В каком смысле?
Она махнула рукой — явный признак того, что была взволнована.
— Трудно выразить. В голове такая каша, и я боюсь сболтнуть такое, за что вы на меня можете обидеться.
Хит и сам бывал в подобных ситуациях.
— Не надо остерегаться, Мерри. Можете говорить со мной откровенно.
— Правда?
— Конечно. — Он улыбнулся. — Расскажите, о чем вы думаете, и мы вместе все обсудим.
Мередит с минуту колебалась, но затем набрала полную грудь воздуха и дрожащим голосом начала:
— Сейчас я думаю, какой вы замечательный друг, самый лучший из всех моих друзей. И что бы я делала без вас, не сегодня, а вообще. Меня пугает мысль, что станет со мной и Сэмми, если мы вас потеряем.
У Хита екнуло сердце и к горлу подкатил ком.
— Зачем же терять? Вы можете на меня рассчитывать.
— Даже если я вас настолько разозлю, что вы меня возненавидите?
— Что вы можете такого сделать, чтобы я вас возненавидел? Ничего.
— Ну хотя бы не суметь выполнить свою часть сделки, — тихо произнесла она.
— Какой сделки?
Мередит сделала жест, как бы охватывая их обоих.
