Навсегда запомнились Масленникову мгновения между твердью и кипящей бездной, а может быть, между жизнью и смертью. Никто раньше времени не кинулся в бот. Первыми перебрались женщины, потом иностранные специалисты. Ни одного лишнего слова. Ни малейшего признака паники, а ведь опасность нависла смертельная. И для платформы. И для людей. Дисциплина дисциплиной, а жизнь-то одна… И когда заглушили аварийный двигатель и обесточили все электроцепи, пронзительное чувство жалости вдруг охватило Масленникова. Комком в горле поднялась жалость к установке, словно к живому родному существу.
И вдруг обожгло и другое чувство, когда взглянул на жалкую скорлупку, в которую забирались люди среди бушующих волн. Увидит ли он сына Юрку, как тот мчится навстречу, виснет на шее? Масленникову было два года, когда его отец погиб в Сталинграде. Неужели и двухлетний Юрка останется без отца?
Последние мгновения. Кто знает, может, они разделяют жизнь и смерть… Радист Валерий Кательников держится подчеркнуто по-моряцки, выделяясь «морской косточкой». Окончил мореходку, работал на буксире-спасателе, а такие суда, известно, в хорошую погоду в море не выходят. Но и Кательников не видывал таких волн, которые гуляли по платформе. Он был один на радиостанции, принимал через каждые шесть часов карту прогноза, ее тут же штурманы и консультанты исчерчивали своими пометками. Кательников обеспечивал бесперебойную связь с Милютиным на буксировщике, с Южно-Сахалинском. Заранее проверил и подготовил шлюпочную рацию, положил на видное место журналы прогнозов и вахтенный журнал радиостанции. У него не было ни минуты свободного времени, и все-таки, когда раздалась команда покинуть борт платформы, успел побриться, надеть чистую рубашку и галстук. Он крепко усвоил одно: при любых обстоятельствах моряк не должен теряться и обязан достойно встречать опасность.
Вот последние записи Кательникова в вахтенном журнале радиостанции: «… Охотское море. Понедельник. 00 часов 25 минут. Установил связь с Южно-Сахалинском.
00 часов 30 минут. Установил связь с аварийно-спасательным судном.
02 часа. От капитана Милютина поступило распоряжение покинуть установку.
02.25. Передал об этом в Южно-Сахалинск.
… В мотобот сели женщины…
… Иностранные специалисты в мотоботе…
02.30. В мотоботе тридцать один человек, все, кроме меня и старпома, связь прекращаю».
Последним в бот прыгнул Самченко.
Герметически закрывающийся стеклопластиковый бот, похожий на батискаф, во время учебных тревог спускался на воду, стоило дернуть трос изнутри. На этот раз автоматика не сработала.
— Боцману наверх, отдать бот вручную! — распорядился старпом.
Федор Дихтяр, усатый острослов из Винницы, был душой команды, коренастый, ловкий, он отважно бросился исполнять приказание. Выскочив, пристегнулся страховочным поясом и отдал тормоз. Бот опустился до второй палубы, но найтовы автоматически не отдались. Опять беда! Мотобот начало бить о борт. Ситуация создалась хуже некуда…
— Боцман! — крикнул Самченко.
Обвязавшись страховочным концом и держась за поручень, Дихтяр ногой сбил кормовой крюк. Носовой же сбить никак не удавалось. Старпом протянул боцману свой тяжелый нож, и Дихтяр рукояткой сбил наконец проклятый крюк. Бот плюхнулся на воду.
И вот бот на плаву. Куда теперь? Ну и волны! К буксировщику? Его кидает так, что жутко и подходить. Вмиг разобьет бот, как яйцо. К берегу? Может, это и лучше — с полного хода врезаться в песок. Но в боте, как в темнице, ничего не видно.
Как только бот отбежал от платформы, управляемый опытным катерником Лебедивичем, старпом по рации связался с Милютиным: «Куда идти?»
«К буксировщику», — был ответ.
Волны безжалостно швыряют бот, подбрасывают буксировщик. Нужно сделать круг, зайти с подветренного борта.
На «Кайо-мару» уже спустили стропы и концы. Люди выстроились у борта. Большое судно и маленький ботик, как на качелях, летают то вверх, то вниз. С ботика нужно перескочить на буксировщик, да не одному-двум, а тридцати трем, среди которых три женщины и пожилой переводчик, которому как раз в тот день исполнилось шестьдесят.
