Они взяли с собой малый рюкзак под образцы, молотки и вечную полевую сумку с картами. Подумав, Тасеев сунул в рюкзак свитер и виновато улыбнулся:
— Комплекс, Витя, однажды замерзал…
Лепешки, чай, сахар кинули туда же. Выбрались за баней на тропинку и полезли на террасу, откуда увидели сразу весь перешеек, стиснутый водами Охотского моря и Тихого океана. Океанская вода была более голубовата и стояла стеной по всему горизонту. Охотское кое-где пряталось в рыхлом тумане. Этот ничем не обеспокоенный простор, в котором не было ни паруса, ни дыма, привлекал и отталкивал безучастностью и особенной, не во всем понятной красотой. Далекие дымчатые мысы, зеленые полосы лугов и черные горные глыбы были понятны, знакомы, но вся эта ширь от неба до моря и само море, необъятное, вызывающее ощущение глубины и величия, были слишком масштабны, чтобы человек мог сразу откликнуться на их красоту.
Они пересекли перешеек. Тропа, полузаросшая и оттого дикая, плутала по овражкам, терялась на грязных снежниках, пересекалась бурливыми ручьями. Островная весна совсем недавно пришла в эти места.
— Иканмикот! — указал Тасеев на гору.
— Ни одного обнажения, все задерновано, хоть шурфы бей. Или на корточках по высыпкам ползать, как делают наши палеонтологи? Постели плащ и ройся в осыпях.
— С океанской стороны гора обрезана. Гранд-каньон. Ни травинки.
По тропе они вышли на океанский пляж, над которым навис отвесный срез горы. Кое-где по берегу валялись сорвавшиеся с обрыва глыбы. Одна, метров двадцати в диаметре, торчала У воды.
— Вот и отколотим, — предложил Гусев.
— Рядом коренное обнажение, — возразил Тасеев.
— На черта нам туда ползти? Ясно, глыбу не морем принесло, сверху скатилась, вон и зеркало скольжения!
— Бывает, что и покрупней камешки льдами приносит. Трудно тебе тридцать метров пройти, теоретик?
Гусев пожал плечами, но пошел к обнажению.
«Бинокль бы сюда, — вздохнул Тасеев, — разглядывая недоступные участки. Взялся Витька снаряжение выписывать, навыписывал — театральный бинокль на премьеры ездить… Черт бы ого побрал! Впрочем, и без бинокля можно проследить границу разлома. Вон как четко. Яснее некуда. И какая дайка!» Он зарисовал в полевом дневнике расположение гигантских смещенных блоков и дайку, рассекающую один из них. Когда сломался карандаш, Тасеев долго и с удовольствием чинил его. Он почувствовал вкус работы, и, когда наконец пришло время обедать, он не сразу оторвался от образцов. Гусев разжег плавник и сунул в огонь банку. Когда из нее стали выпрыгивать фонтанчики жира, Гусев взял лепешки и толсто намазал их горячей тушенкой. С чаем это было вкусно, и Тасеев одобрительно покрутил головой. Он был доволен. Он ощущал землю как самого себя. Он как бы вырос, слился с миром. Шевельни он в этот момент вытянутой по песку ногой, шевельнулся бы дальний обрубистый мыс…
Гусев допил чай и вытянулся на теплом песке:
— Знаешь, Юрка, мы можем вернуться более короткой тропой, через плечо Иканмикота. По пути и разрез напишем.
— А завал видел? Черт ногу сломит! Ползать по такому одно удовольствие!
— Ну? — засомневался Гусев. — Быть такого не может, чтоб не прошли!
— Впрочем, мне все равно, — согласился Тасеев.
— Посмотри на этого бурша!
Бурш оказался просто старым сивучом. Забравшись в естественную нагретую солнцем ванну на вершине крошечного островка, он возился в клейких водорослях, и зеленая вода мутно выплескивалась через край. Серая шкура сивуча вдоль и поперек была исписана белыми шрамами. Дуэлянт. Одиночка. Обвислые усы придавали сивучу унылый вид. Но вдруг он сменил выражение, показал желтые клыки и трубно заревел, заставив геологов вздрогнуть. Нелепо расправляя плоские, блестящие, как резина, ласты, сивуч неуклюже добрался до края скалы и, еще раз рыкнув, неожиданно легко и мягко, как балерина, скользнул в набежавший с океана вал.
Сивуч вынырнул рядом с берегом и презрительно загудел. Тасеев рассмеялся, отдал Гусеву рюкзак, и они побрели к завалу. Острые непритертые глыбы покачивались под ногами, но ощущение было обманчиво — глыбы лежали прочно, создавая лестницу для великанов, неряшливо, но надежно сложенную. Гусев лез впереди, из-под его ног сыпалось, как из разбитых песочных часов.
