Широкая тропа сначала была сухой и гладкой, но, чем дальше углублялась в лес, тем больше портилась — становилась вязкой и неровной.
— Тут близко подпочвенные воды, — объяснил Валентин Федорович, когда Андрей Аверьянович высказал недоумение: внизу было сухо, а на подъеме — болото.
Под ногами у лошадей чавкало, они с трудом выдирали ноги из густого месива, и Андрей Аверьянович пожалел своего Гнедко, несущего самый тяжелый груз в этой компании: чистого веса у седока добрых восемьдесят пять килограммов, да сапоги, да стеганка, в которые его обрядили перед путешествием, да спальный мешок, притороченный к седлу с одной стороны, да палатка в чехле — с другой.
Но вот тропа вышла из леса на широкую поляну, поросшую высоким разнотравьем, и сразу подсохла, сгладилась, и мир после зеленого лесного сумрака показался огромным и светлым. Андрей Аверьянович увидел слева обрыв, уходящий к реке, поднял голову и ахнул от восторга. Над другим берегом реки высоко вознеслась скала, поросшая пихтарником. Невидимое солнце пронизывало кроны деревьев жаркими лучами. Они казались материальными, осязаемыми, эти лучи, отлитые из светоносного и пропитанного светом сплава. А над скалой, исходившее от лучей и от пронизанного светом леса, трепетало золотое сияние.
— Красота какая! — воскликнул Андрей Аверьянович.
— Красиво, — согласился директор заповедника. — Такое увидишь только в горах.
Они постояли на поляне, глядя на осиянную скалу. На глазах у них выглянуло из-за скалы солнце и залило все ровным светом, изгнав из ущелья тени. Лучей не стало, они истаяли в воздухе, и скала сделалась заурядной, такой, как и другие, громоздившиеся на том берегу. Колдовство кончилось.
Всадники пересекли поляну и вновь двинулись по лесной тропе. Андрей Аверьянович с удивлением отметил, что лес изменился, а он и не заметил, когда это случилось. Теперь они ехали через пихтарник, перемешанный с буком. Деревья стояли, как огромные колонны, то светлые с зеленоватым оттенком, то темные до черноты. Под ногами лежала пружинистая хвоя, с деревьев свешивались длинные бороды темно-зеленых мхов, они едва шевелились, как водоросли на морском дне. Солнце не проникало под кроны могучих деревьев, все вокруг настороженно молчало, усиливая сходство с подводным царством.
Во второй половине дня, преодолев два невысоких перевала, всадники выбрались на широкую поляну, где стоял островерхий дом, обстроенный сараями, обнесенный изгородью из жердей. Здесь, на кордоне, решили заночевать.
Андрей Аверьянович спешился и, осторожно ступая, прошелся. Ноги были как деревянные, сгибались с трудом. Он попытался растереть колени и убедился, что поясницу тоже надо массировать, иначе она отказывается служить.
Валентин Федорович стоял в стороне и улыбался снисходительно.
— Ничего, пройдет, — утешал он, — самое трудное позади: перевалы вы преодолели мужественно.
Андрей Аверьянович приосанился. Он вспомнил, как страшно было во время спуска с первого перевала. Временами ему казалось, что Гнедко споткнется, оступится и они загремят в пропасть, которая все время проглядывалась слева. Был момент, когда он хотел сойти с коня — так круто уходила вниз тропа, так угрожающе шумела на дне пропасти река. Но он все-таки не сошел, доверился лошади, и она не подвела.
Палатку решили не ставить, ночевать можно было в сарае, на сеновале.
— Чудесно! — радовался Андрей Аверьянович. — Не помню, когда и спал на сеновале. Это же прелесть — всхрапнуть на свежем сене, вспомнить молодость!
Но от домашнего обеда, который предложила жена егеря, живущего на кордоне, он наотрез отказался и затеял готовить кулеш на костре.
— В походе надо питаться по-походному, чтобы кулеш припахивал дымком, чтобы в котелке с чаем плавали угольки, — говорил Андрей Аверьянович, и глаза под припухшими веками у него блестели, и вообще он чувствовал себя молодым и сильным: ноги уже отошли, поясница позволяла сгибаться и собирать сушняк.
Вечером сидели у костра и потягивали чай с угольками. Андрей Аверьянович расспрашивал егеря, которого директор заповедника называл по фамилии — Филимонов. Лицо его с глубокими складками вокруг губ, выдубленное солнцем и ветрами, было не молодым и не старым, но морщинистая шея выдавала возраст: Филимонову до пенсии оставалось около года.
