Казалось, что ни разговоры об открытой помощи Германии и Италии режиму Франко, ни отчаянные мольбы вождей испанской революции о помощи не проникают за пределы кремлевских стен. Гражданская война в Испании превратилась в огромный пожар, а Сталин не предпринимал никаких шагов. Страшные доклады шли и шли ко мне в Гаагу, а я постоянно пересылал их в Москву. Хотя в распоряжении испанского правительства в Мадриде было 700 000 000 долларов золотого резерва в Банке Испании, его попытки купить оружие у «Виккерс» в Англии, у «Шкоды» в Чехословакии, у «Шнейдер» во Франции или у крупных немецких производителей вооружения не увенчались успехом из-за политики невмешательства. А я все еще не получил ни одной инструкции от своего правительства.
Только в конце августа, когда отлично организованные войска успешно двигались к Мадриду, трех высокопоставленных чиновников Испанской республики смогли в конце концов принять в России. Они приехали закупать военное снаряжение и боеприпасы в обмен на огромные суммы в испанском золоте. Однако и в тот момент их не допускали Москву: они жили инкогнито в гостинице в Одессе. В пятницу 28 августа, стремясь сохранить секретность операции, Сталин выпустил декрет через комиссара внешней торговли, запрещающий «экспорт, реэкспорт или транзит в Испанию всех видов оружия, амуниции, военного снаряжения, самолетов и военных кораблей». В следующий понедельник этот декрет был опубликован, и о нем объявили во всем мире. Сочувствующие Коминтерну и поднятая им общественность, в дружеском кругу уже выражавшие свое смятение относительно того, что Сталин не оказывает помощь Испанской республике, теперь поняли, что он присоединился к политике невмешательства Леона Блюма. На самом деле Сталин медленно и аккуратно шел к поддержке Испанской республики. Пока высокопоставленные чиновники ждали в Одессе, Сталин созвал внеочередное заседание политбюро, где и представил свой план осторожного вмешательства в Испанскую гражданскую войну – и все это под покровом его заявлений о нейтралитете.
Сталин заявил, что старой Испании больше нет и что новая страна не должна оставаться одна. Ей следует присоединиться либо к лагерю Италии и Германии, либо к группе их противников. Сталин сказал, что ни Франция, ни Великобритания не хотят, чтобы Рим или Берлин контролировали Испанию, имеющую ключевые порты на Средиземном море. Парижу и Лондону была крайне необходима дружественная им Испания. Сталин же рассчитывал, публично не вмешиваясь в дела этой страны, но ловко используя свое положение поставщика оружия и боеприпасов, создать в Испании подконтрольный ему режим. Сделав это, он мог бы диктовать свою волю Франции и Англии, добиться от них реального союза (тогда бы только он решал, принять его или нет) и тогда уже добиться осуществления своей главной цели тесного контакта с Германией.
Таковы были в общих чертах мысли Сталина об интервенции в Испании. Однако им также двигала необходимость как-то ответить своим зарубежным друзьям, которые были потрясены великой чисткой рядов и расстрелами его старых друзей-большевиков. Западный мир не понимал, как тяжело было Сталину удерживать власть в то время и как было важно для его существования как диктатора, чтобы иностранные коммунисты и знаменитые попутчики вроде Ромена Роллана защищали эти кровавые акты. Сказать, что их поддержка была ему крайне необходимой, – значит ничего не сказать. А его неудача с поддержкой Испанской республики в сочетании с шоком от великой чистки и судебных процессов могла стоить ему этой поддержки.
Кроме того, в Испании было золото – 700 000 000 долларов, которые правительство хотело потратить на вооружение. Несомненно, официально говоря о политике абсолютного невмешательства Советского Союза в испанские дела, наши власти решали насущный вопрос о том, сколько этого золота можно переправить в Россию в качестве оплаты оружия и бое припасов, поставляемых в Испанию.
Конечно, политбюро приняло политику Сталина. Он несколько раз предупредил своих комиссаров, что советская помощь Испании должна быть неофициальной и осуществлять ее надо тайно, чтобы исключить даже малейшую возможность вовлечения нашего правительства в войну. Его последнюю фразу на том политбюро все высшие офицеры восприняли как команду: «Подальше от артиллерийского огня!»
