Данила Акимович согласился со своим другом. В тот же день, встретив Раису Петровну, он спросил ее, продолжают ли бросать Мокеевой записки, и учительница ответила, что больше никто не бросает.
— У них теперь какое-то новое увлечение появилось: капроновыми чулками.
— Чулками?
— Да. Как видно, старыми. На первом уроке Оганесян стал учебники из сумки вынимать, а из нее капроновый чулок вывалился. Веду урок, гляжу, а Иванов с Зыряновой (они на одной парте сидят) друг другу чулки показывают. У Иванова черный, а у Зыряновой — коричневый. Потом еще у двоих чулки видела. Не понимаю, что это за игра такая.
— Да это, пожалуй, не игра, — сказал директор. — Лето наступает, а из капроновых чулок можно сачки делать: натянул его одним концом на обруч из проволоки, другой конец укоротил, перевязал, вот вам и сачок... Хочешь мальков для наживки лови, хочешь — бабочек для коллекции.
Весь этот день Данила Акимович пребывал в прекрасном настроении: больше ему не грозила опасность со стороны Мокеева, теперь и с Луизой все уладилось... А на следующий день после уроков дверь его кабинета приоткрылась и чей-то голос тихо спросил:
— Данила Акимович, можно войти?
— Входи! — ответил директор и тут же встал, увидев, что к нему явился с визитом сам Леня Хмелев.
— О! Жертва науки! — воскликнул Данила Акимович. — Давай, давай, заходи!
Хмелев приблизился к столу. Он шел прихрамывая, ступая правой ногой лишь на пятку.
— Ты давай садись, — сказал директор и сам опустился в кресло. Но Ленька продолжал стоять. Глядя на Хмелева, директор подумал, что он похож на птенца, выпавшего из гнезда. Он был небольшого роста, худенький, с носом клювиком. Каштановые волосы его почему-то никак не хотели причесываться и торчали длинными прямыми вихрами во все стороны.
— Так! Поправился, слава богу, — проговорил директор. — Ну, что скажешь?
Глядя на левую ладонь, Хмелев стал почесывать ее правым указательным пальцем.
— Данила Акимович, — забормотал он, волнуясь, — я вот... ну, значит, насчет этой... Мокеевой... Луизы Мокеевой... которая со мной по углям ходила...
«Опять эта Мокеева!» — с тревогой подумал директор. Он поднялся, взял один из стульев у стены и придвинул его к столу.
— Ты давай все-таки садись. Разговаривать трудно, когда ты на пятке стоишь.
Хмелев сел, опираясь ладонями о колени, но красноречивей от этого не стал.
— Так вот эта Мокеева... Луиза, которая... Ну, значит, которая со мной по углям... Ну, и вот, значит...
Директор не вытерпел:
— Да не топчись ты на одном месте! Говори толком, что с этой самой Луизой?
— С ней разделаться хочут, — выпалил Хмелев и тут же поправился: — Не хочут, а хотят.
— Как разделаться? За что?
Описывать, как директор клещами вытягивал из Леньки информацию, будет слишком долго, поэтому я перескажу ее вкратце.
Оказывается, и мать Луизы и сама она очень рассердились на Мокеева, когда он стал писать жалобы на директора школы. Навещая каждый день Леню, Луиза даже плакала, говоря, что ей теперь стыдно появляться в школе, потому что там подумают, будто она заодно с отцом. Ее опасения оправдались, когда ей стали кидать записки. Она хотела рассказать об этом отцу, чтобы тот понял, как из-за него страдает дочь, но, к счастью, сначала рассказала о записках матери, а та объяснила ей, что отец и это использует против Данилы Акимовича. К концу своего рассказа Хмелев немного успокоился, и речь его стала более связной.
— Ну, вот, значит... Прихожу я сегодня в школу, а ко мне подходят... Ну, там... некоторые. «Мы, — говорят, — завтра Мокееву казнить будем. Примешь участие или у тебя еще нога болит?»
Директор резко откинулся на спинку кресла.
— Тьфу ты! Что за люди такие?! Да я же им третьего дня толковал, что она тут ни при чем!
— И я им тоже сказал, что наоборот, Мокеева очень переживает, что отец такое затеял, а они мне говорят: «Врет твоя Луиза! И тебе врет, и Акимычу».
— Ас чего они взяли, что она врет?
— Я вот их тоже спросил — почему? А они говорят: «Мы, — говорят, — теперь совсем поняли, что она вообще врунья и ябеда. Она отдала наши записки Акимыч... Даниле Акимычу и еще донесла, кто какую записку писал».
