Я набрал в рюкзаке пригоршню самых разнообразных крючков и насыпал в мокрый подол моему отважному проводнику. А через секунду, перепрыгивая через кусты колючки, он мчался по лугу к селу.
3
Впрочем, нигде в таком скоплении и в такой разномастности не встретишь рыболовов, как в крошечной, прокуренной лавчонке под довольно громкой вывеской: «Магазин „Охотник“». Здесь всегда полно, с утра до вечера. Присядьте где-нибудь в уголке на ящик и понаблюдайте за посетителями. Вот именно, «посетителями», а не «покупателями», потому что идут они сюда подчас вовсе не за покупкой. Если дело движется к весне, то у путного рыболова уже давно все куплено-перекуплено. А бредет он в магазин так просто: посмотреть, послушать, поговорить…
В узенькую дверцу протискивается грузный мужчина с седыми отвисшими усами и в черной каракулевой папахе пирожком. Присматриваясь сквозь зыбкое облако табачного дыма к собравшейся публике, он осторожно, бочком проталкивается к прилавку, достает очки и направляет их поочередно на коробки с крючками, поплавками и прочей незамысловатой рыбацкой утварью. Рассматривает он ее с таким серьезным и озабоченным видом, будто выбирает в ювелирном магазине необыкновенный подарок.
— Подай-ка, батенька, вон тот крючок, — обращается он к продавцу.
На стекло витрины гулко, как подковы, сыплются вороненые крючки величиной с загнутый мизинец. Человек в папахе выбирает из вороха с виду одинаковых крючков один какой-то особенный, долго вертит его перед очками, царапает жалом ноготь большого пальца и наконец кладем обратно.
— А покрепче нет?
— Куда уж крепче, — пожимает плечами продавец. — На подъёмный кран годится. Я прошлый раз на такой крючок, знаете, что вытащил?
— Э, батенька, не рассказывай. Я-то уж пробовал…
— Нет, вы послушайте. Потянул — чувствую, что-то пуда на два. И знаете что? Ведро, наполовину песком засыпанное. А вы говорите…
— Ну, ведро, может быть, груз мертвый.
— На сомика, стало быть, готовитесь? — встревает в разговор узкоплечий рыжий рыбак, выпуская изо рта вместе со словами зеленые клубы самосада. — Такой крюк, ежели на добрую рыбину поставить, оно, верно, не выдержит. В два счета разогнет. Со мною, знаете, была история…
Рыжий смачно заплевывает цигарку и тянет седоусого за рукав к ящику. Изловчась начать «историю», он округляет белесые глаза и некоторое время ошалело смотрит на собеседника.
— Работаю я как-то в кузнице, бестарки под хлеб ремонтирую. А кузница наша в конце деревни, на самом берегу пруда стояла. Пруд залили добрый, гектаров на пятьдесят. Пустили в него карпа, с верхов всякая прочая рыба нашла. Баловать никому не разрешали. Одно слово, завелась охота. Так вот, ремонтирую я бестарки. Влетает в кузницу Меланья, моя соседка, баба суматошная, бестолковая. Ноги в иле, подол под пояс подоткнут, бельмы бегают. А тут еще с перепугу на горячую ось голой пяткой наступила. Ну и вовсе скаженная, да и только! У меня даже молот на замахе остался, напугала, окаянная! Никак, думаю, хата загорелась.
— Ты что? — кричу я.
— Ох, Митрич, страх-то какой, — присела она на ящик с углем, а сама за обожженную пятку схватилась.
— Да что такое? — осерчал я.
— В ставку-то нашем водяной завелся!
— Ну, выдумала! Какой там тебе водяной!
— Ей-богу, не вру. Сама видела. Хотела я бочки выкатить, а между ними черная рожа из воды смотрит. Я на нее гляжу, а рожа — на меня. Глаза злющие, синим огнем светятся, а губы белые, как у мертвеца, и шевелятся, будто шепчут.
— Сом! — оживился грузный мужчина и от удовольствия заерзал на ящике.
— Я тоже догадался, что сом, — перехватил рыжий. — Говорю Меланье: «А ну, показывай, где видела!»
— Нет уж, ты сам иди гляди, а я и так страху натерпелась.
Взял пожарный багор, пошел к бочкам. И верно, этакая колода вильнула от бочек, даже брюхо мраморное показалось.
— Ушел? — досадливо щелкнул языком грузный мужчина.
— Вглубь подался. Но только решил я его изловить. Свил шнур покрепче, привязал вот такой крюк, что вы, знаете, сейчас смотрели, ну, а вместо поплавка бочонок прикрепил. Не пожалел цыпленка, общипал, зажарил — самая что ни есть сомовая нажива. Снарядил все это и поставил между бочками. Утром вышел, а от моего бочонка и след простыл.
