Ребята окружили Андрея и с минуту молча разглядывали его трофей. Из крепко зажатого кулака выглядывала усмехающаяся голова с холодными бусинками глаз. Нервно вздрагивал кончик хвоста, задевая ухо мальчика.
— Здорово жмет? — спросил один.
— А, чепуха! — сплюнул Андрейка.
Мальчики размотали живую пружину. Андрей, бросив удилище, схватил ужа другой рукой за хвост и растянул его во всю длину.
— С метр будет! — деловито оценил он, размахнулся и швырнул ужа в кусты…
Это уже «просоленные», бывалые рыболовы. Они возвращаются домой с охапками лилий, длинные стебли которых небрежно волочатся по городскому тротуару, оставляя мокрые полосы.
— Где нарвали? — ахают встречные.
— А там, — встряхивает вихрами Андрейка, не останавливаясь.
В другой раз они возвращаются с мокрыми рубахами, набитыми раками. Раки шуршат, цепляют клещами за материю, сердито бьют хвостами.
Или несут картузы, полные дикой малины, и прохожие опять удивляются:
— И где растет такая прелесть?
Мне однажды довелось иметь в проводниках такого голопятого следопыта. Я брел правым берегом Сейма, где-то неподалеку от глубокого рва, по которому спускали воду из Линева озера. Оттуда, из-за двухметровой стены камышей, росших вперемежку с крапивой, доносились ленивые вздохи локомобиля торфяного пресса. Мне надо было перебраться на другую сторону реки, полезть в воду не хотелось, а потому решил подождать какую-нибудь лодку.
Стоял знойный августовский полдень. Неистово стрекотали кузнечики, разомлевшие мята и чабрец источали густой аптечный запах. Я растянулся в тени молодой ракитки, удобно пристроив голову на рюкзак. И, разумеется, задремал.
Проснулся от ощущения, что рядом кто-то стоит. Приоткрыл глаза и увидел бронзовый живот, светившийся между подолом куцем рубашонки и поясом штанов. От неожиданности я очнулся окончательно и теперь мог разглядеть всего незнакомца — с ног до головы. Белобрысый мальчонка лет девяти уставился на мой спиннинг. Под мышкой он держал ковригу черного хлеба, от которой ломал корки и клал в рот.
Я осторожно кашлянул, и мальчонка, точно кузнечик, отпрыгнул в сторону.
— Нет ли тут поблизости лодки? — спросил я, садясь. — Мне надо на ту сторону…
— Нету, — не сразу ответил он.
— А как же ты сюда перебрался?
Мальчонка хмыкнул носом, переложил ковригу под другую руку, но ничего не сказал.
— Ты ведь на лодке сюда переехал?
— Не… Мы так ходим. Тут мелко…
— А куда ты хлеб несешь?
— Домой, — мотнул он головой в сторону реки. — В Шатуре покупаем.
— В Шатуре? — удивился я. Я знаю, что под Москвой есть крупный Шатурский торфяной промысел, а местные жители, видно, называют этим словом просто добычу торфа.
— Угу, в Шатуре, — подтвердил паренек.
— А где же ваша Шатура?
— Вона, за камышом. Торф там режут, а батя на молокобиле работает.
Я невольно рассмеялся вывернутому наизнанку слову.
Мальчишка испуганно замер и вдруг засмеялся тоже — доверчиво и открыто. После этого мы как-то сразу сблизились. Парнишка, подойдя к спиннингу, присел на корточки.
— Магазинская! — с уважением сказал он. И, желая усыпить зависть, добавил: — Мне батя тоже сделает. Ну, пойдем, что ли? — решительно поднялся он. — Штанов не снимай, тут мелко.
Мой маленький проводник, положив ковригу на голову, зашлепал по воде. Я пошел следом. Течение было быстрое, но вода пока доставала только до колен. Пройдя шагов двадцать, парнишка остановился.
— Держись за мной, — предупредил он, — тут вот справа яма.
Затем он круто повернул вдоль реки вверх по течению. Намокшая рубаха вздулась пузырем, сделав мальчишку похожим на большой красный поплавок. Неожиданно белобрысая голова с ковригой исчезла под водой и тотчас вынырнула, плюясь и фыркая.
— Опять яма… Поди, хлеб намок… мамка ругать будет…
Отсюда мы снова повернули к противоположному берегу, вышли на песчаный остров, прошли его и уже там, перебравшись через неширокую, всю в зарослях рдеста протоку, вылезли на противоположный берег.
— Не испугался? — спросил я.
Мальчуган, как и в первый раз, хмыкнул носом:
— Не-е! Мы привычные… За хлебом частенько в Шатуру ходим… Вот только жалко, крючков не продают в ихнем магазине.
