Но и без того ребята были в хорошем настроении. Димка с удовольствием объявил своему другу:
— Еще целый час будем ехать! Вот насмотримся в окно, а?
Коська в ответ только радостно хихикнул.
— Да ты что ж рюкзак не снимаешь? — участливо спросил Димка. — Такую тяжесть держать на плечах всю дорогу.
— А верно, тяжелый, — сознался Коська. — У меня даже шея занемела.
— Ну-ка, давай я помогу стащить его. Вот так! Бросай в угол. Только котелок не помни. Ты дома пообедал?
— Угу. То есть нет, так себе, перекусил.
— Ну ничего, доберемся до места — поужинаем на славу. Мать мне кусок колбасы положила, а я еще картошки сырой насыпал.
— А мне мама пирог с яблоками дала…
— С такими продуктами хоть на полюс поезжай, — засмеялся Димка и крепко хлопнул Коську по плечу.
5
К выходной двери прошла проводница в синем форменном платье с желтым флажком, свернутым трубочкой.
— Лукашевка! — объявила она. — Ну-ка, мальчики, отойдите от двери. Выход на эту сторону.
Ребята посторонились, и как только она открыла дверь, Димка, захватив удочки, юркнул под ее руку.
— Айда за мной! — крикнул он Коське.
Соскочив на перронную площадку, Димка обернулся, чтобы протянуть руку товарищу. Но вместо него на порожках показалась женщина с большим узлом.
— Паренек, помоги-ка мне сойти, — обратилась она к Димке.
Димка нехотя подставил спину под узел и оттащил его к зданию вокзала.
Из вагона, громыхая чемоданами и корзинами, сходили пассажиры. Коськи не было.
— Коська! Где ты там застрял?
— Да вот никак! — пропищал где-то в глубине тамбура Коська.
— Граждане! Побыстрее! Стоянка маленькая, — объявил кондуктор. — Пропустите мальчика.
Наконец Коська пробился наружу и соскочил на землю. Димка тотчас принялся его отчитывать.
— А если бы поезд тронулся! Что тогда?
— Не мог я. Как начали толкаться! Чемоданищи, узлы. Прижали в угол — и никак.
Димка не стал дослушивать — зашагал через пути к поселку. Коська, все еще не успевший оправиться от суматохи, плелся следом.
Позади раздался гудок. Это трогался рабочий поезд.
Только теперь ребята увидели паровоз, который почти два часа мчал их вперед. Выдыхая фонтаны пара, черная громадина медленно прошла мимо. Массивные стальные дышла, эти неутомимые мускулы локомотива, легко, без усилий, вращали гигантские, в два Димкиных роста, красные колеса. А из будки высовывался, не под стать машине, совсем обыкновенный парень. Он весело покивал ребятам и потянул рычаг гудка. Поблескивая на солнце окнами, замелькали вагоны. Поезд ушел.
— А где рюкзак?
Коська царапнул себя за спину, и худое, остроносое лицо еще больше вытянулось, а веснушки побледнели.
— Где рюкзак, я спрашиваю? — зашипел Димка. Его маленькие черные глазки округлились, на приплюснутом носу выступили капельки пота. Коське, не на шутку струхнувшему, показалось, что у Димки даже уши прижались от злости. В эту минуту он походил на разъяренного хорька.
— Эх, как дал бы в конопатую рожу! — с тяжелым вздохом сказал Димка.
— Ну и бей! На, бей! — вдруг выпрямился Коська, доведенный до отчаяния, когда все становится безразличным. — Сам виноват, а на меня же орет.
— Я виноват? Я? — удивился Димка. — Смотрите на него: он вещи в поезде забыл, а я виноват. Ловко!
— А кто посоветовал снять с плеч рюкзак? — взвизгнул Коська. — Ты посоветовал: «Тяжело, снимай!» Вот тебе и снимай!
— Дурень! Я ж тебя пожалел. Всю дорогу как осел навьюченный.
— Не помер бы… Зато сейчас рюкзак с нами был бы. Ты думаешь, одному тебе досадно? Я, может, землю стал бы грызть…
— Ну и грызи, — буркнул Димка, усаживаясь на кучу старых шпал.
Коська тоже сел поодаль на траву.
Вечерело. Солнечные лучи покинули землю и задержались лишь на самых вершинах привокзальных тополей, куда с шумом и карканьем слетались на ночлег грачи. Да еще жарко пылало окно на башне водокачки. После ухода поезда на станции стало пустынно, безлюдно. Возле приземистого вокзала, окрашенного в сургучный цвет, взад и вперед прохаживался милиционер. Где-то в поселке жалобно тявкал щенок.
Потеря рюкзака надломила слабовольного Коську. Наступающие сумерки, вид незнакомой неуютной станции, чужие прохожие, злой и тоже почти чужой Димка вызвали в нем чувство острого одиночества и жалости к себе. И в нем самом тоненько заскулил щенок. Эх, и зачем он дал уговорить себя?
