— А кто довел Варю до самоубийства?
— При чем тут я? Вот уж никаких отношений не имела с ней… Варька сама деньги брала на своей «скорой» за устройство в больницу…
— Откуда ты знаешь?
— Ее шеф втянул, он собирал резную мебель черного дерева, голландскую, итальянскую, а цены на подлинники бешеные. Вот он и убедил ее, что хирургу с такой квалификацией недоплачивают… Слава богу, его арестовали, вскрыли такие делишки…
— Варя вас познакомила?
— Да, и как потом ревновала! — Тень былого злорадства скользнула по ее лицу.
— А почему Лисицын так перепугался, услыхав, что Варя в милицию собирается с повинной?
— А, истерик! Подумаешь, доставал ее шефу западные пластинки и книги! У него клиентура — ого-го-го! Великий парикмахер!
— Но деятельностью Лисицына интересовался и Стрепетов?!
— У Стрепетова и спрашивайте! Лисицын чист. За пустяки делал одолжения. Не подкопаться ни с какого бока. А в случае чего — за него такие дамы вступятся… И Варьку ему не клейте, не надо, сама, дуреха, виновата, не надо было с головкой влюбляться…
Она вспоминала Ветрову так, точно с момента ее самоубийства прошло много лет. Без боли.
— У Варьки оказались просто слабые нервы. Ланщиков всегда говорил, что такие не переносят узды…
— А откуда ты знала Парамонова?
— Здрасте, он грузчиком у нас подрабатывал. Серегина ковры любила, я звонила ей… когда поступали. Интересные, ценные. Это должностное упущение, не уголовное, мне адвокат объяснил…
— При чем тут Серегина?
— Она Парамонова отпускала, когда я просила, чтоб помог некоторым клиентам перевозить мебель, у нас есть машина закрепленная, но без грузчиков. И еще Маруся хотела, чтоб ее сын у меня бывал.
Вот уж чего никогда бы не подумала… Серегина так тряслась над красавчиком сыном…
— Хотела, чтоб манерам научился, чтоб видел приличное общество, к ней же забегали только ханурики…
Приличное общество! Компания Лужиной?!
— Она боялась, что его окрутят уличные девицы, и привлекла меня на помощь… для профилактики…
Лужина говорила очень убежденно.
— Сейчас не модны браки самотеком. Нужно оставаться в «своей сфере». А Гусар мог бы привести мамочке дочь какого-то физика, кому это интересно?!
Она вздохнула и, усмехнувшись, проговорила:
— Поймите, при зарплате в сто двадцать рублей на моем месте трудно оставаться безупречной, я — живой человек, и у меня тоже есть потребности… Жизнь есть жизнь, и она не совсем такая, как нас учили в школе… — Лужина осеклась. Филькин поднялся.
— Знаете, Лужина, мне приятно, что у вас больше нет тайн за душой. Стоило ли юлить на допросах? — сказал он.
Лужина попробовала улыбнуться.
— Кстати, а почему Лисицын сохранил записки Вари? — поинтересовался Филькин.
— Лисицын разводился со второй женой, она сказала, что порвала его бумаги, она была такая скандалистка, истеричка, что он поверил и не проверил…
Мне почудилось злорадство в ее голосе.
— Странно, что Лисицын так испугался, когда Варя сказала, что пойдет в милицию. По вашим словам, он ни в чем не был замешан? Однако к Марине Владимировне он прибегал…
Лужина молчала, лихорадочно перебирая пристойные варианты вранья.
— Он оформляется на загранрейсы, парикмахером туристских пароходов.
— Любопытно! — оживился Филькин. — Этого он на допросах не вспоминал.
Лужина явно испугалась, что проболталась о чем-то важном, успокоенная небрежным тоном Филькина.
— Что же коллекционировал Лисицын?
Лужина покусала губу и стала перечислять:
— Шпалеры ручной работы, мебель черного дерева, резную, с флорентийской мозаикой…
— Да, коллекционер с воображением! — В голосе Филькина прозвучала ирония. — Завтра придете в прокуратуру, надо запротоколировать ваши показания.
Уходила Лужина, ступая тяжело, точно встала после болезни. Я подождала и спросила:
— Ее привлекут к ответственности?
Филькин задумчиво покачал головой и сказал:
— Ну и ученичков вы воспитали.
Я вспыхнула.
— В этом классе было тридцать семь человек. На такое количество трое, нет, четверо оступившихся. Много? И потом, в каждом человеке есть что-то хорошее. И мы, учителя, можем только предполагать, какими наши ученики станут в будущем…
Филькин хотел возразить, но тут зазвонил телефон. Ликующий голос Вероники Станиславовны. Она говорила сбивчиво, путая польские и русские слова, но я уловила главное: Олег пришел в себя.
