Признаться, Гога Кислик ослабил мою решимость. Я понял, что сужу волхвов, как антисемиты евреев. Требую коллективной ответственности... В самом деле, чего ощетинился?
-- Ладно, дорогой Гога, этого хиппи от советологии я пощипаю в журнале. Конечно, не в твоем витринном. А сегодня буду со всеми полайт до отвращения...
Трехэтажный дом Тома Бурда каменно-деревянный, белый, в "колониальном стиле", как здесь говорят. За пальмами да кустарником не сразу видно, что стоит он на самом берегу океана.
К дому ведет асфальтированная дорога с надписью "Частное шоссе". На нем валяются детские велосипеды, остатки педального автомобиля. У входа гостей встречают сам Том Бурда и его жена Ирина, тоненькая крашеная брюнетка, бывшая переводчица "Интуриста", чистая шпионка, по убеждению Марии Ивановны: не может простить она Ирине, что та увела мужа у дочери полного адмирала. За что и турнули капитана Тома Бурда из американского флота в литературу. В том, что Ирина шпионка, Мария Ивановна не сомневается: "Вот увидите, это новая Мата Хари", -- заметила она как-то.
Мата Хари родила Тому трех мальчишек, что убеждений Марии Ивановны не поколебало.
Эти три знаменитых футболиста и выглядывали одним глазком из приоткрытой, в глубине коридора, двери: отец, видно, не разрешил им сновать среди гостей. Дисциплина!
Я вошел в гостиную, главным украшением которой был огромный аквариум, подсвеченный синеватым и желтым огнем. Такого парада рыб не видывал даже в Красном море. Серебристые, полосатые, с пестрыми хвостами, развернутыми веером. Иные плоские, как камбалы.
Только в эту минуту понял, почему Том выбрал для своей жизни далекие острова. Вот она, слабость морского офицера, -- океан! Океан чуть слышно шуршал за стеклянной стеной с раздвижными гардинами из белого шелка. В шторм, рассказали, волны плескались под ногами: пол террасы, забранной москитной сеткой, далеко выдвинутой, на металлических сваях, висел тогда над водой, как палуба.
Кого тут только не было! Знаменитости потягивали свой коктейль через соломинки, наслаждаясь слабым иодистым запахом водорослей, морской свежестью. Хорошо пахли острова имени Джорджа Вашингтона!
Лениво спрашивали гости про самых красивых рыбок: откуда сие диво?
Толстяк с золотой цепочкой на шее улыбнулся мне покровительственно, заметил что-то уголком губ волхву-докладчику, и они усмехнулись.
Ирина, тряхнув огненно-рыжей копной волос, спадавшей на ее голую спину, шагнула ко мне и сказала громко:
-- Ну, слава Богу, не одна я теперь на островах крези рашен, нашего полку прибыло!
Ах, как смеялись волхвы! Меня больше не разглядывали напряженно-холодным взглядом: смеясь, подходили чокаться, поздравлять с приездом на благословенный остров. Том был обрадован атмосферой зыбкой доброжелательности, решил внести и свою лепту.
-- Вы с ним найдете общий язык, -- сказал мне Том вполголоса, кивнув в сторону толстяка с цепочкой. -- Он из ваших, галицийский...
Я уже знал, что "галицийский" -- бывший советник Президента США, а ныне декан одного из славянских факультетов, был неизменным председателем всех пленумов и конференций по русской культуре и советологии, в какой бы части света они ни проходили. Доклады он не читал, только председательствовал. Не любил я таких "многостаночников", которые все на свете гребли под себя, не подпуская молодежь к "своим" почетным должностям на пушечный выстрел. И в Москве не жаловал таких, и здесь...
-- Я не галицийский, -- ответствовал я негромко, но, пожалуй, излишне резко.
У толстяка, видать, был музыкальный слух.
-- Московия и Царство Польское всегда галицийских третировали, -произнес он задиристо-весело, бросив очередного собеседника и шагнув в нашу сторону. -- За что и поплатились... Знаете ли, что мы, галицийские, нравственнее столичных гордецов? В столицах друг друга обманывают застенчиво, втихую, а галицийские надуют кого-либо, они на это большие мастера, а затем радуются громогласно, на людях...
Ирина снова вмешалась, потребовала, чтобы гости двинулись на террасу, на которой был расставлен длинный стол с "дарами моря", как оповестила она.
