Обычно на американских или канадских "парти" русского стола не бывает. Царит шведский. Каждый приближается и, выбрав из его великолепия что-либо, отходит со своей тарелкой к друзьям или куда угодно. Ирина с бесцеремонностью советского гида объявила такой порядок собачьим: "Каждый хватает свою кость и уносит". И ввела старинные российские порядки.
На столе возвышался большой серебряный самовар, усовершенствованный каким-то русским Левшой. Внутри него вращался стеклянный сосуд, разделенный на отсеки, залитые водкой и настойкой всех видов, от желтой "Зубровки" и коричневой "Охотничьей" до чистого, как слеза, шведского "Абсолюта". Том почтительно спрашивал гостей, что они предпочитают пить, и, что бы тот ни пожелал, из крана вытекало заказанное.
Не Том ли все это соорудил? У него и звонок в дверях отвечает голоском находчивой Ирины на африканско-американском: "Вы входите в зону радиации. Смертельно!" Пустяки, кажется. Но только дом Тома Бурда единственный на этой улочке, который еще не обокрали.
В углу детской стоит робот в кольчуге древнерусского воина -- учитель русской азбуки. Правда, робот сообщает об азбуке таким голосом, что ребенок может испугаться. Похоже, американский NAVY Том Бурда и был этим русским умельцем.
Вокруг самовара стояли микроскопические, граммов по двадцать, серебряные рюмочки. Дошла очередь и до меня. Что налить коллеге? Я крутанул рукой возле самовара:
-- Пожалуйста, по часовой стрелке!
Бог мой, какой неожиданный эффект это произвело! После пятого-шестого наперстка всполошился Том, спросил своими округлившимися голубыми центовиками: "Не хватит ли?" Когда я завершил большую половину круга, наступила вдруг такая тишина, которая бывает разве что в цирке во время "смертельного номера". Шутка сказать, я выпил аж целых двести граммов, граненый стакан, да с большими перерывами (анекдоты Гоги Кислика, тосты, очередность). Когда завершал "самоварный круг", Том поставил возле меня бутылку клаб-соды, чтоб я разбавлял настойки, что ли? И шепнул, старый морской волк, повидавший в своей жизни, наверное, не один пьяный дебош:
-- Налегай на масло!
Наверное, я походил, судя по лицам разглядывавших меня волхвов, на хорошо известного им по учебной литературе шолоховского героя, который горд тем, что после первого стакана не закусывает. Но я закусывал, и даже очень старательно.
Один из гостей, старый подслеповатый изгнанник первой российской эмиграции, сидевший напротив меня, сказал, что ему пора уходить и потому самое время перейти к сладкому. В слезящихся глазах его нарастала тревога, -- не знаю, за меня он тревожился или за честь русского профессора, который, не дай Бог, потеряет лицо и даст зубоскалам повод смеяться над русскими...
Ирина направилась к самовару, ее остановил жестом толстяк с золотой цепочкой на шее.
Старик американец в модной клоунской рубашке из многоцветных лоскутов, специалист по русским символистам, встрепенулся протестующе:
-- Но-но, человек может заболеть!
И тут я услышал насмешливый шепот, который, впрочем, донесся до слуха многих. Прошептали скороговоркой, по-английски:
-- Крези рашен? Вы что, не знаете их? Надерется, свалится под стол.
Я поднял глаза на толстяка, который произнес эти слова, и понял, что сейчас что-то произойдет. "Ну,так! Ты этого хотел, Жорж Данден!.." Пронизало холодком, выгонят тут же, гуманисты! "Э, пропадай моя телега, все четыре колеса".
-- Уважаемый доктор... -- Я почтительно произнес его звучное имя... -Через какое время, по вашим подсчетам, я окажусь под столом?
Он побагровел, даже мохнатые уши его стали красными.
-- Вы уже под столом...
По его одутловатому лицу нетрудно было понять, что он имеет в виду. Я был "под столом" и как эмигрант или "зеленый", так они окрестили всех эмигрантов, не проживших в Штатах и десяти лет и потому привычно ведущих себя "тише воды, ниже травы" , и как крези рашен, который посмел поднять руку даже на заведенный ими порядок. Может быть, я попал туда и как русский литератор, то есть человек сравнительно независимый, во всяком случае, от него, человека в славянском мире Штатов всевластного.
