И так бы они и жили на гостеприимных островах имени Джорджа Вашингтона, если б не ее идеи об обретенной Империи. Муж не чаял избавиться от советского паспорта. Она деликатно укоряла нетерпеливого мужа. В конце концов политические споры семью и доконали. Когда она касалась излюбленной темы, мужа начинало трясти, словно к нему подключили ток в пятьсот вольт. Сколько можно жить под таким напряжением. Обуглишься!
Осталась княгиня Мария Ивановна одна и вся ушла в славянские дела. Кафедра, на которой у большинства преподавателей русский не родной язык. Движение за мир... Как-то сказала на международной конференции женщин: "Западные цивилизации? Они смердят!.." Боже, какую овацию ей устроили! Ей целовали руку известнейшие политологи. Приглашали на все конгрессы розовых. "Княгиня в красных латах" -- назвала ее язвительная Рози, подруга-семитолог. Советское консульство на островах имени Джорджа Вашингтона предложило ей отдохнуть на Черном море.
-- Я стала фавориткой Громыко, -- сказала она мне со своей обычной неопределенной улыбкой: не то гордится, не то иронизирует и над собой, и над Громыко, которого не жаловала, вспомнив однажды так: "Этот криворотый... "
Лишь в эту ночь я начал постигать ее. Пожалуй, она была искренна и тогда, когда утверждала, что я из русских русский, и тогда, когда бросила мне, что я еврей, и потому мне ее не понять...
Смею думать, что ни русскому, ни еврею невозможно постичь, как может быть тридцать седьмой год венцом демократии... Переубеждать я ее не собирался. Но, может быть, ей что-то скажет Бердяев, словно для нее написавший, что все мерзости и даже убийство можно выдать за добродетель, когда мерзость переносится с личности на национальное целое...
-- Ах, опять этот Белибердяев! -- перебила она меня. -- Если меня кто-то и убедит, то только не он.
-- А князь Трубецкой? С его отвращением к мессианским химерам... Сталин очень точно выбрал место, куда затурканному русскому человеку воткнуть отравленную стрелу. Мы -- большие, мы первые среди равных. А в результате вечная пушкинская сказка о старухе, снова оказавшейся у разбитого корыта...
-- Вы хотите, чтобы я отказалась от самой себя, от Ходасевича-Блока-Белого?! -- вскричала она. -- "И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня, Россия, Россия, Россия, Мессия грядущего дня... "
-- Отказываться от Блока, Боже упаси!.. Но почему нам отказываться от академика Павлова?.. При чем тут Павлов? Павлов убедил больную, что красный цвет -- это зеленый. Естественный цвет природы. Нервы у женщины были расстроены настолько, что она не воспринимала действительности, а только слова, слова, слова. "В таком состоянии находится сейчас все русское население", -- писал академик.
За окном зашуршала машина. В дверь позвонили. Такси. Я поднялся.
-- Григорий! -- всполошенно воскликнула она, вставая со своего любимого кресла на львиных лапах, -- сегодня я разговорилась безумно. Как на исповеди. Надеюсь, вы уже забыли все, что услышали здесь. Впрочем, таиться мне нечего. У вас, евреев, Бог невидимый. У меня видимый, осязаемый всеми шестью чувствами. Россия.
Я прощался с нашей двухметровой феей, удивительно молодой для своих шестидесяти четырех лет, повторяя ее горделивую фразу с горьким чувством: "У меня видимый... Россия".
Да ничего подобного! Ее Россия -- то же самое, что Израиль в словесах Рози, -- абстракция, иллюзион. Россия без измученных жителей, зеков, малокровных детей, оглупленных с детского сада политической ахинеей. Россия неземная -- без отравленного воздуха, без загаженных рек и озер, в которых нельзя купаться. "Народ-богоносец" -- это близко и понятно, это Федор Достоевский -- ее неколебимая гордость. Народ одичавший и вырождающийся -газетная грубость, в которую невозможно поверить.
Мне казалось, что самолет прилетел в Канаду мгновенно. Всю дорогу думал об этой недюжинной женщине, воюющей со своей Речью Посполитой. Перебирал в памяти своих давних знакомых, поэта Владимира Солоухина, некогда самого талантливого "деревенщика", искавшего в те годы причину вечной российской нищеты; как спорил с ним до хрипа еще в студенческие годы, когда он "случайно влип", как я считал, в авторы погромного софроновского "Огонька" 1949 года; вспоминал о нем благодушно, с улыбкой, почти как о княгине Марье; его знаменитое "антипартийное" кольцо с печаткой из царской монеты с обликом Николая II, вызывавшее ярость партийных ортодоксов; не ведая еще, время не пришло "ведать", что он, начав с "бунта на коленях", воплотит в своей предсмертной "Исповеди"* зловещую эволюцию целой плеяды юных искателей истины. Плеяды талантливых деревенщиков, вконец одураченных государством, которое пыталось отвести от себя, многолетнего разорителя деревни, удар. "Исповеди"... во славу Гитлера и гитлеризма, которые были, оказывается, естественной "реакцией на разгул еврейской экспансии... "
