Мария Ивановна скинула белый пыльник, бросила на кресло. Кресло у нее на львиных лапах, орехового дерева. Стеклянный столик на тонких газельих ножках. Мебель светло-коричневых тонов, французская, старомодно изящная. А ножки музейных столов, кресел, бюро -- просто музыкальная тема. Точнее, две музыкальных темы -- будуара и профессорского кабинета.
Мария Ивановна поставила на стеклянный столик фрукты, свой любимый рислинг со старонемецкой этикеткой, которую никогда не видел, французское шампанское. Я, как плебей, захватил свой греческий коньяк семь звездочек. Как его не взять, коль иду дорогой Володички!
Никогда человек так не откровенен, как в купе вагона с попутчиком, которого больше никогда не встретит. Я улетал поутру, такси было заказано. Никогда княгиня Марья, разрумянившаяся от рислинга и воспоминаний, не была со мной столь неоглядно искренна, откровенна. Она рассказывала, смеялась, иронизировала над собой, к утру даже всплакнула. И постепенно открывалась мне во многих своих взаимоисключающих поступках и суждениях.
Хотя имена предков можно прочесть еще в Ипатьевской летописи, она вряд ли из Рюриковичей, -- кажется, с этого начала Мария Ивановна. Просто на их славянских островах имени Джорджа Вашингтона скопились три княгини, две княжны и ворох княжат. Вот ее и нарекли "великой княгиней", поскольку володела и княжила кафедрой лингвистики, кормившей треть гуманитариев из заокеанской эмиграции... Впрочем, крестили также "вандомской колонной на пуантах", за глаза, конечно.
Когда княжне Машеньке исполнилось пять лет, ее отдали в балетную школу. Она танцевала однажды перед царской семьей. Ей аплодировал сам Николай II, а министр двора Фридерикс прислал букет роз.
К десяти годам, слушая отца, генерала от инфантерии, как-то вдруг осознала не по-детски серьезно и была счастлива от того, что родилась в самой могущественной на свете Империи. Покорившей и Литву, и Кавказ, и Хиву, и Бухару. Англия перед ней дрожит...
И вдруг мать схватила ее, заставила надеть на себя сразу три платьица и бежала с ней в Хельсинки. По глубокому снегу. Бежали ночью, как воры. Втайне от прислуги. Любимая Империя рухнула. Единственное, что осталось в жизни, -танцы. Танцы стали последней империей княжны. Однако где-то на рубеже шестнадцати она стала расти, и расти для балерины катастрофически. Как-то услышала за своей спиной: "Дядя, достань воробушка". Не поняла, почему "дядя" и почему "воробушка". Тем ужаснее было прозрение: ей объявили, что учиться в балетной школе она больше не будет. Это был ужас... Что оставалось? Замуж? Женихов хватало, и самых родовитых, и нуворишей, жаждавших породниться со старинным дворянским родом. Княжна отвергала, к негодованию матери, и самые выгодные партии. Все эти "бывшие" чудились ей вчерашним дымом. У княжны зрела мечта. Вначале не вполне осознанная. Когда поняла, чего хочет, не решилась поделиться даже с матерью. Обрести под ногами твердую почву. Империю или что-то близкое к ней. Столь же могущественную, как та, брошенная в детстве. Ей были оскорбительны эмигрантские бумажки, всяческие временные визы и дозволения, которые им выхлопатывали. Ее чуть не вырвало в Парижской префектуре, когда им отказали во французском гражданстве. Заявили, впрочем, что дадут, но через двадцать лет... Никого из братьев и сестер это особенно не тревожило, а ее мучило. И когда появился капитан британской армии, она сказала: "Да!" Это было шоком для родителей. Скандалом в обществе. Капитан королевских ВВС был старше ее на двадцать семь лет и ниже на две головы. Правда, у него были нафабренные усы до ушей и чувство юмора. И застарелая усталость офицера колониальных войск, которому не терпелось быстрее завести семью и плюнуть на все остальное.
Никто не мог понять, какой бес укусил княжну. Мария была счастлива. Обвенчались в протестанском соборе. "Свадьбы устраиваются на небесах", -- со вздохом твердила родня и дарила чудом спасенные при бегстве кольца и броши.
Боже, как была разгневана Мария, когда ее Джордж вдруг вышел в отставку. И сообщил об этом так, будто одарил ее чем-то. Она обозвала мужа самым злым и ядовитым выражением, которое осталось от России: "Отставной козы барабанщик." Он, наверное, оскорбился бы, назови она его отставным козлом. Но "отставной козы барабанщик"?! "Она мила даже в ярости" -говаривал Джордж друзьям. "Отставной козы drummer", -- повторял он на свой английский манер и хохотал до слез.
