Когда же становилось легче, Благинин тихо лежал, заложив руки под голову, и думал. В памяти часто всплывал тот день, когда охотники вытащили его из ледяной воды.
«Вот это дружба! И буря нипочём, когда надо товарищу помочь, — размышлял он. — А так ли раньше было, когда в одиночку промышляли? Нет, не было такого. Каждый только сам о себе думал, пропадать будешь руки не подадут. А сейчас… Какой хороший народ пошёл! Вот хотя бы Тимофей или Ермолаич, дед Нестер. Наверное, очень за меня переживали». «Ну, а ты, — спрашивал себя Иван, — разве ты оставил бы товарища а беде?» — и уверенно отвечал: «Нет, конечно!.. Да и никто не подумал бы о себе ради спасения товарища. А всё потому, что дела у нас другие, чем раньше, и сознание другое стало. А какое это хорошее слово: товарищ. То-варищ!..» — сам того не замечая, Благинин произнёс его вслух.
— Ты о чём, Иван? — спросил дед Нестер, подходя к постели Благинина.
— Нет, это я так, Нестер Наумыч. Про себя…
— А-а… А мне почудилось, что ты сказал: товарищ.
— Ага, сказал. Говорю, какое это хорошее слово.
— Верно-верно, хорошее. Да ты отдыхай.
— А вот Илья Андронников какой-то не такой. Скользкий… Будто вытесан из дерева внешне здорового, а внутри гнилушки. Я с ним, дед Нестер, вчера опять поскандалил, — и Благинин рассказал, как это случилось.
Иван ещё спал, когда охотники ушли на промысел. Вместе с ними отправился и Андронников. Дед Нестер проверял на озере выставленные с вечера сети.
Проснувшись, Благинин обратил внимание на полуоткрытую дверь избушки, через которую пробивался сноп солнечных лучей. В просвете между косяками и дверью был виден Андронников. В руках Илья держал большую связку уток. Рядом с ним стояла его жена Настасья, дородная и низенькая женщина в шерстяном полушалке и стёганой фуфайке с подвёрнутыми рукавами. Доносились приглушённые голоса. Благинин прислушался.
— Рыбу я тебе в коробок высыпал, — говорил Илья, — да вот уток штук тридцать. Только смотри не продешеви. Меньше, чем по десятке не отдавай…
— А то ты меня не знаешь, — скороговоркой ответила Настасья. — Слава богу, набила руку-то.
— То-то же!.. Теперь через неделю, раньше и не приезжай. Надо с заданием подтянуть, а то не выполнишь, так вопить будут, что не тем занимаюсь. А так тишь, да гладь, да божья благодать. Да я и сам собираюсь в Вагино, хорошая добыча будет, так увезу.
— Ладно уж… Ну, ни пуха, ни пера, Ильюшенька! — Настасья легко закинула за плечо связку уток и пошла за угол избушки. Через несколько минут до Благинина донёсся скрип отъезжающей телеги.
Илья вошёл в избушку, напевая вполголоса:
На охоту мил ходил,
Лису рыжую убил.
А с моей фигурою
Надо чернобурую…
— Весело получается, — заметил Иван, рассматривая Андронникова, — тишь, да гладь, как ты выразился. Смотри: допрыгаешься…
Илья презрительно посмотрел на бледное лицо Благинина и ответил:
— Закаркал!.. И всегда тебе больше всех надо. На чужих лошадях хочешь в рай въехать, да далеко кулику до Петрова дня.
Иван приподнялся на локтях и, сдерживая дрожь в голосе, отрезал:
— Потому и говорю, что ты не тем занимаешься. Люди стараются для общества, а ты всё себе тянешь. На торгашеских началах работаешь…
Андронников сплюнул на сторону.
— Ты меня, Иван, не агитируй. Учёного учить только портить. План я выполняю, а до остального никому дела нет.
— Ты… — выдохнул из себя Благинин, — ты частник!
— Замолчи!.. О себе больше думай, а на других пальцем не показывай, — Илья с силой рванул дверь и вышел из избушки.
— Гад! — бросил вдогонку Иван. — Охотничьим билетом прикрылся…
Дед Нестер, внимательно выслушав Благинина, поддержал:
— Да. Замечал это я за ним. Настасья частенько днём приезжает на промысел. Хотел Сергею Селивёрстовичу сказать, да думаю, может делишки надо человеку какие-нибудь поправить. Мало ли с кем не бывает.
— Делишки?.. Нет, это у него в крови, видно, заложено. Для него общественное богатство — свой собственный карман…
— Да-да. Может быть… — согласился дед Нестер.
Благинин задумался, перебирая в памяти всё, что характеризовало Андронникова. Не ошибся ли он в нём, не зря ли вчера поскандалили? Вспомнилось, что не раз видел, как Илья вместо того, чтобы заниматься промыслом ондатры, подолгу утрами засиживался на тихом плёсе и отстреливал дичь, которую, как теперь стало ясно, отправлял на базар.
