К подходной точке фарватера номер три мы пришли с опозданием. Шел уже второй час ночи. Здесь нас должен был встречать «БТЩ‑27». Но командир тральщика Ратнер, разыскивая наш запоздавший конвой, очевидно, прошел чуть мористее, и мы разминулись.
Уверенный в прокладке, выполненной штурманом Чуйко, я решил вести конвой самостоятельно: опыт в проводке кораблей по фарватеру у меня уже имелся. По радио связался с Ратнером и сообщил ему о своем решении.
Когда мы с «Грузией» вошли в фарватер, все корабли охранения уже приблизились к транспорту и начали двигаться следом за нами. Вражеская авиация продолжала налеты, правда, над нашим конвоем появлялись лишь одиночные самолеты.
Во время очередного налета одна из авиабомб взорвалась метрах в десяти от транспорта и вывела из строя главный двигатель. «Щит» подошел к теплоходу и взял его на буксир. Минут через сорок командир «Грузии» капиган–лейтенант Фокин передал мне по мегафону:
— Прошу отдать буксир, могу идти малым ходом.
На Инкерманский створ мы легли около четырех часов 13 июня. Начало светать, но плотная утренняя дымка укрывала нас от противника.
Прошли мимо плавучей батареи № 3, стоявшей около Казачьей бухты. Своим огнем батарея сбила более двух десятков фашистских самолетов, пытавшихся атаковать Севастополь с моря. Севастопольцы в шутку прозвали ее «Не тронь меня». Интересно рождение этой батареи. Еще в 1940 году в Севастополь из Николаева прибуксировали отсек — часть корпуса линейного корабля для испытания на прочность брони от воздействия торпед. Когда началась война, капитан 1 ранга Григорий Александрович Бутаков[16] обратился к Военному совету Черноморского флота с предложением переоборудовать этот отсек под плавучую артиллерийскую батарею. Предложение было одобрено, и севастопольский Морзавод получил указание начать работы по чертежам Григория Александровича. На батарее установили зенитные орудия, крупнокалиберные пулеметы, прожекторы, подъемники боеприпасов, оборудовали артиллерийский погреб. С первого дня своей боевой работы батарея стала грозой для фашистских летчиков.
Через несколько месяцев мы с болью в сердце узнали, что батарея подверглась массированному налету вражеской авиации. Крупная авиабомба, пробив верхнюю палубу, взорвалась в кают–компании, вызвав сильный пожар. Из ста двадцати человек личного состава двадцать семь были убиты, а сорок три — ранены. Погиб командир батареи коммунист капитан–лейтенант Сергей Мошенский, а военком батальонный комиссар Нестор Середа был тяжело ранен.
Добившись в районе Севастополя господства в воздухе, враг усилил натиск и на суше. К этому времени он подтянул к Севастополю свыше двух тысяч орудий и минометов, доведя плотность артиллерийского огня на главных направлениях до ста — ста десяти стволов на один километр фронта.
Во время последних рейсов в Севастополь мы почувствовали, что артиллерийский огонь фашистов стал намного интенсивнее. По этому поводу бывший командующий 11‑й немецкой армией Манштейн в своих воспоминаниях пишет:
«В целом во второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».
…Подходим к боновым заграждениям. Обычно в светлое время суток гитлеровцы вели огонь по входящим и выходящим из Севастополя кораблям. При этом корабли ОВРа базы ставили дымовую завесу, не давая возможности гитлеровцам вести прицельный огонь. Но на сей раз береговые батареи противника молчали. Что бы это могло означать? В последние дни дымовых шашек в Севастополе было очень мало. В первую очередь защитникам города доставляли оружие, боеприпасы, продовольствие. Для нас все же несколько шашек зажгли. Но это была слишком слабая маскировка. Хорошо, что противник не стрелял. Теплоход «Грузия», тральщики и сторожевые катера спокойно прошли боновые ворота.
Бухты Севастополя, обычно заполненные военными кораблями, судами вспомогательного флота, базовыми буксирами, рыболовными сейнерами, на этот раз выглядели пустынными.
Капитан–лейтенант Фокин получил приказание швартоваться к Минной пристани, я — к причалу холодильника, а катера еще раньше повернули в Стрелецкую бухту.
