Девушка молчала. Прежнее усталое выражение проступило на её лице как будто в сгущённом виде.
Наступило непродолжительное молчание.
-- Я всё думаю, -- заговорил Кранц нерешительным тоном, -- как это вы будете жить одна зимой? В избе мало ли работы? Дрова натаскать, печь вытопить, оконные льдины вычистить, прибрать... Случится угореть, -- так и вытащить некому будет.
-- Как-нибудь справлюсь, -- сказала Марья Николаевна, -- живут же другие.
-- То мужчины, -- сказал Кранц, -- да и им трудно.
-- Марья Николаевна, -- продолжал он ещё нерешительнее, -- если бы вы захотели... У меня квартира такая удобная... Вы могли бы прожить без всякой заботы!..
-- То есть как это прожить, -- с удивлением спросила девушка, -- а вы как?
Она думала, что Кранц предлагает ей меняться квартирами.
-- Я готов быть вашим рабом, вашей тенью, -- заговорил пылко Кранц. -- Позвольте мне служить вам, Марья Николаевна! Сердце у меня изболело! Я буду ходить по вашим следам, Марья Николаевна! Буду беречь вас как зеницу ока, ветру не дам на вас повеять, пушинке не дам упасть!..
Марья Николаевна повернула к нему смущённое и всё-таки несколько удивлённое лицо. Она была так молода и провела столько времени под спудом, что это было первое объяснение в любви, которое ей довелось услышать.
-- Это невозможно, -- тихо сказала она, -- благодарю вас, Григорий Никитич, но это невозможно!..
-- О, вы меня не поняли, -- поспешно заговорил Кранц, -- мне ничего не нужно. Я хочу только служить вам! Позвольте мне хоть немного облегчить вам бремя этой суровой обстановки, и я буду считать себя счастливым...
Но девушка уже успела оправиться.
-- Полноте, Григорий Никитич, -- сказала она, -- вы преувеличиваете! Мы здесь добрые товарищи и живём так близко друг к другу... Если понадобится помощь, стоит только перейти через улицу. А на одной квартире вышли бы взаимные стеснения.
Кранц сконфуженно молчал. Он и сам видел теперь полную неосуществимость совместной жизни на предложенных им основаниях, а сделать более смелый шаг у него не хватало духу. Впрочем, теперь он был более, чем уверен, что всякая попытка с его стороны в этом направлении была бы бесполезна. Они стояли уже у самой избы, где жила его спутница, и он вдруг вспомнил, что обещал навестить одного пациента именно в этот вечер.
-- Прощайте, Марья Николаевна, -- сказал он всё-таки не без сожаления. -- Мне нужно идти!
Девушка, оставшись одна, повернулась было, чтобы войти в избу, но передумала и снова сошла вниз с крыльца. На дворе всё ещё стояла такая чудная погода, что она не могла решиться войти под кровлю. Она посмотрела по сторонам и пошла по дороге мимо "курьи", направляясь к озеру, лежавшему позади города. Не считая речного прибрежья, это была единственная полоса земли в Нижнепропадинске, по которой можно было пройти, не замочив ног.
Солнце свернуло к северу и медленно катилось над ближним лесом, как будто высматривая, с какого места ему будет удобнее начать новое восхождение. Наступавший вечер сказывался только некоторой свежестью да, пожалуй, удлинением теней. Правда, немногие жители, остававшиеся в городе, попрятались по домам, но говорушки по-прежнему щебетали в кустах и не думали умолкнуть ни на минуту. Птицы, вообще, не признавали этого вечера и занимались своими обычными делами. Хохлачки-бекасы дрались на полянке перед новой церковью с не меньшим ожесточением, чем два часа тому назад. Куропатки перелетали с одного берега "курьи" на другой. Небольшая утка-шилохвостка с целым выводком утят дерзко плавала у самых мостков, не обращая внимания на косматую чёрную собаку, которая медленно пробиралась по краю воды, быть может, с затаённым намерением совершить нападение на счастливую утиную семью. Стадо гусей протянулось так низко над городом, что можно было подумать, будто они хотят сесть на крыши.
-- Гуляете, Марья Николаевна?
Рыбковский вырос так внезапно около молодой девушки, что она даже вздрогнула.
-- Теперь такая погода, -- сказала она, -- что сидеть дома просто грешно.
Она бросила беглый взгляд на своего нового спутника. Рыбковский, очевидно, бродил по болоту, так как сапоги его были испачканы глиной.
