— Это бесполезно, — пожимает он плечами.
Ларсен возвращается к своему пульту, вставляет кассету, переключает монитор на воспроизведение.
На экране та же местность, только в день катастрофы, через несколько минут после взрыва. Ив темноты резко высвечивается высокое здание. Стекла, одновременно лопнув, начинают медленно осыпаться. В черных провалах оконных рам мелькают лица людей.
Над горизонтом возвышается атомный гриб.
В полном беззвучии рушатся дома, снесенные порывом огненного ветра, скручиваются линия электропередач, груды кирпича и бетона взлетают, словно сухие листья…
Второй оператор достает из ящика стола флягу, бросает первому, шепотом говорит:
— Крепкие нервы у старика.
— Теперь у всех крепкие нервы. — Первый делает глоток.
Ларсен сидит неподвижно, смотрит на экран, где все еще мечутся в огне люди.
— Ларсен, хотите выпить?
Тот не отвечает. Взгляд его прикован к экрану. Ларсен видит, как вдоль горящих развалин идет мальчик лет восьми, обугленная одежда на нем свисает клочьями. Он идет, не глядя под ноги, как это делают слепые, вытянув вперед руку и ощупывая ею все вокруг. Спотыкается, падает, встает и идет снова…
Ларсен останавливает кассету, возвращает изображение мальчика, пытаясь рассмотреть его лицо. Но лица не видно.
Ларсен судорожно вытирает капельки пота со лба, спина выгибается, он готов головой уйти в экран.
— Центральная, — говорит первый оператор, подобравшись, — заклинило движок третьего перископа. Двенадцатый сектор не просматривается. Срочно вызовите ремонтников! — Он откидывается в кресле. — Что за черт!.. Все в старт-блоке.
— Спешат, — цедит сквозь зубы второй.
— Ты что об этом слышал?
Второй оператор молчит.
— Ладно, — первый кивает в сторону Ларсена. — При нем можно…
Ларсен выключает аппарат, вынимает кассету.
— Не видно? — спрашивает второй оператор.
Ларсен отрицательно качает головой. Встает, секунду стоит неподвижно, затем идет к двери.
— Если меня будут спрашивать, я в госпитале.
Ларсен идет по бесконечному туннелю. Горящие вполнакала лампы вздрагивают, мигая. Ларсен на ходу бросает в рот таблетку, трет левую сторону груди. В туннеле полутемно, слышен далекий гул механизмов, чмоканье компрессоров, под потолком змеятся провода, кабели, трубы. Коридоры разбегаются в разные стороны, как в лабиринте…
…Ярко освещенная комната, типичный врачебный кабинет. Ларсен сидит на кушетке, ждет. Входит санитар — глаза воспаленные, лицо заросло щетиной. Подходит к столу, роется среди лежащих в беспорядке бумаг, ампул, пробирок. Доктор в расстегнутом, развевающемся от стремительных движений халате вылетает в приемную, на ходу крича:
— Где я возьму ему морфии? Везите в палату! — Он сдирает перчатки, бросает их на пол, подходит к Ларсену: — К черту! Ни одной операции больше. Что ты хочешь? Эрика здесь нет!
— Ты мог его не узнать.
— Я?!
— Он мог обгореть. Ты же не отец. Пусти меня в детское отделение.
— Ларсен, туда даже пьяные санитары стараются не ходить. Это же!.. — Он трясет руками, и вдруг послеоперационное возбуждение в нем гаснет. Он садится, сгорбившись, курит. Ларсен стоит перед ним. — Не проси.
— Он там. Он без сознания.
— Не сходи с ума!
— Я чувствую, он там, а ты меня не пускаешь.
— Там не осталось ни одного ребенка его возраста.
Доктор молча придвигает к себе журнал, листает, вчитывается в записи, что-то подсчитывает на микрокалькуляторе. Ларсен стоит посреди комнаты.
— Там нет Эрика. — Доктор наконец поднимает на Ларсена глаза.
— Значит, он остался снаружи… Наверно, он покрутился вокруг, а когда схлынуло первое пламя, пошел к музею — искать Анну…
— Перестань. Ты говоришь глупости.
— Они могли там уцелеть, как ты не понимаешь. Старинное здание, глубокий надежный подвал. Там, кстати, убежите… Они строили еще задолго…
— Ларсен, опомнись.
— Мне надо наверх, — говорит вдруг Ларсен решительно.
— Наверх никого не пускают. Это исключено.
— Надо как-то пробраться.
— Ларсен, — медленно подбирая слова, говорит доктор, — послушай. Нам приказано взять анализы у всех, кто еще на ногах. На интенсивность поражения. У кого поражение ниже определенного уровня, того — в список. По слухам, это список на эвакуацию.
