— Но, позвольте, — звучит голос Анны за кадром. — Разве Вторую мировую войну нельзя было предотвратить? Не будь Мюнхена, все могло сложиться иначе. Антигитлеровская коалиция могла начать действовать уже в те годы. Не было бы ни Освенцима, ни Майданека. Я хочу сказать, что все определяют наши поступки. Разве не так? Ваша позиция оправдывает преступное бездействие…
— Глупости! — перебивает ее мужчина. — Какие могут быть поступки, если мы все запрограммированы! Смешно! Неужели вам не приходило в голову, что существует странное несоответствие: человек способен осознать свое несовершенство, способен поучать других, но не способен изменить себя ни на йоту!.. Все дело в программе, — таинственно сообщает он. — Колоссальный хвост информации, накопленный генной памятью — вот что определяет поступки. Потому и астрология всегда пользовалась таким успехом. Да что астрология, любые гадалки и прорицатели… Ведь предсказывали, и это доказано, поразительно точно! Какие еще после этого нужны аргументы? Все очевидно. Программа от рождения и до смерти, в точно предсказанный час и день… Над нами пошутили! Понимаете? Шутка!
Ему вдруг становится смешно. Он начинает истерически хохотать, повторяя:
— Да-да!.. Представьте себе! Шутка! А мы все это приняли всерьез!
Экран гаснет.
Утро. Ларссн достает яз кухонного шкафчика таблетки. Как всегда аккуратно раскладывает их на столе, прежде чем принять. Тонкая струйка воды еле сочится из крана.
Входит виолончелист. Он уже в защитном обмундировании, за спиной рюкзак, в руке футляр с виолончелью.
Ларсен удивленно смотрит на него.
— Надо немедленно идти. Собирайтесь, — решительно говорит виолончелист. — Давайте, я вам помогу.
— Я остаюсь. Вы же знаете.
— Не валяйте дурака.
— Ив, я никуда не пойду. Не надо меня уговаривать.
— Ларсен!
Молчание.
— Что ж, мне очень жаль… — Виолончелист секунду помедлил. — Прощайте.
— Прощайте… Возвращайтесь, если надумаете…
Виолончелист молча уходит.
В серой полутьме вздымаются черные громады волн над пустынным скалистым берегом. Стремительно несется клочковатый туман.
Большой транспортный самолет с эмблемой «Красного креста» лежит почти на боку. Корпус переломился, вероятно, еще в воздухе, хвостовое оперение отсутствует.
Ларсен копошится в обломках пилотского пульта. Ищет что-то под креслами, затем в разбитых приборах кабины радиста, там, где обычно находится «черный ящик». Все разбито, покорежено, унесено, на полу — осколки стекла.
Ларсен спрыгивает на землю, садится. Вглядывается в серую муть за кромкой прибоя. Вокруг пустота, никакого движения. Вдали угадываются безжизненные развалины военно-морской базы, клочья колючей проволоки, остовы полузатопленных кораблей.
Ларсен приближается к развалинам музея. Огибает обугленный выступ стены и неожиданно останавливается. Впереди стоит бронированный армейский грузовик — приземистый, темный, вместо окон — узкие смотровые щели. С резким металлическим звуком откидываются дверцы кабины; два человека в одинаковых комбинезонах и противогазах, с автоматами за спиной, направляются к Ларсену. Он инстинктивно вжимается в стену.
— Это не он, — говорит один из них на ходу.
— Помолчи! — резко обрывает другой, вероятно, старший, и ловким, привычным движением перебрасывает автомат со спины на грудь. — Эй, иди сюда! Живо! Слышишь, что я тебе говорю?
— Вы мне? — Ларсен, стараясь сохранить присутствие духа, медленно подходит.
— Сними резинку! — Военный показывает рукой на противогаз.
Ларсен секунду колеблется, затем выполняет приказ. Холодный ветер резко бьет по лицу, дыбит волосы.
— Черт! — хрипит один из военных. — Это он! Ты Ларсен?
— Заткнись, — снова обрывает его другой и тут же оборачивается к Ларсену, — Имя жены?
— Чьей?
— Твоей!
— Анна…
— Имя сына?
— Эрик… Вы от Ульфа? Да?
— Черт тебя возьми! — хрипит военный. — В машину! Быстро!
Ларсен, на ходу натягивая противогаз, бежит вместе с ними к бронемашине. Взревев дизелем, она резко берет с места.
— Где тебя носит? — хрипит старший. — Тебе Ульф что сказал? Быть в музее. Понимаешь? Ты должен был сидеть на месте и ждать, а не болтаться по острову…
