Вместо этого я ограничиваюсь тем, что говорю:
— Мы все друзья Келли, почему навещать её должен именно я?
— Ты что, не понимаешь, Марк? Да она же на тебя западает.
— Келли? Ты гонишь! — сказал я, но в душе я заинтригован, удивлен и даже слегка смущен. Если это правда, то я был слеп и глуп, как последняя жопа.
— Разумеется, западает. Да она сама нам это раз сто говорила. Только одно и базарит: всё Марк да Марк.
Вообще-то мало кто зовёт меня Марком. В лучшем случае меня зовут Рента, в худшем — Ренточка. Это довольно обидно, но я стараюсь не обращать на это внимание, потому что если обращать на это внимание, то гондоны, которые меня так называют, получат именно то, чего добивались.
Кайфолом слушает, как мы базарим. Я спрашиваю его:
— Ты что, тоже так думаешь? Что Келли на меня западает?
— Последний мудак на земле знает, что она от тебя кипятком писает. Честно говоря, это с трудом поддается пониманию. По-моему, ей пора головку подлечить.
— Спасибо, что просветил меня, гондон ты эдакий!
— Когда сидишь день-деньской в темной комнате, уставившись в видик, трудно заметить, что творится вокруг.
— Но она же мне ни хуя такого не говорила! — скулю я, ерзая на заднице.
— А ты бы хотел, чтобы она это у себя на футболке написала? Плохо ты женщин знаешь, — говорит Элисон.
Кайфолом глупо ухмыляется.
Я чувствую себя оскорбленным последним замечанием, но решаю не зарубаться: на тот случай, если это розыгрыш — несомненно, подстроенный Кайфоломом. Коварный пидор по жизни развлекается тем, что подстраивает конфликты между своими же дружбанами. Какое удовольствие этот гондон извлекает из подобного рода деятельности, навсегда останется выше моего понимания.
Я затариваюсь у Джонни герой.
— Чище свежевыпавшего снега, — говорит он мне.
Это означает, что он её только слегка разбавил чем-то не особенно вредным для здоровья.
Пора уходить. Джонни без передыху грузит меня мрачными темами — типа рассказов о том, кто кого развел или кинул на бабки, или страшилок о «комитетах бдительности» в микрорайонах, которые не дают людям жить спокойно и разжигают антинаркотическую истерию. Ещё он гонит какую-то плаксивую ерунду про свою жизнь и вешает мне лапшу на уши насчёт того, что скоро он завяжет и отправится в Таиланд, где бабы знают толк в сексе и где можно жить припеваючи, если у тебя белая кожа, а в бумажнике лежит пара десяток. Затем он начинает говорить гораздо худшие вещи, циничные и подлые, но я говорю себе, что это снова злой дух базарит, а вовсе не Вечерний Свон. Но верю ли я сам в это? Кто знает? И кого это ебёт?
Элисон и Кайфолом обмениваются короткими репликами, словно затевают очередную афёру с героином, но затем встают и вместе выходят из комнаты. Вид у них при этом самый что ни на есть скучающий и равнодушный, но когда они не возвращаются, я понимаю, что они отправились трахаться в спальню. Мне всегда казалось, что для женщин трахаться с Кайфоломом примерно то же, что с другими парнями пить чай или болтать.
Рэйми рисует что-то мелками на стене. Он находится где-то в своей собственной вселенной, что, впрочем, устраивает и его, и всех вокруг.
А я сижу и думаю о том, что сказала Элисон. Келли на прошлой неделе сделала аборт. Если я пойду к ней, то я побрезгую с ней трахаться, при условии, конечно, что она захочет. Потому что там, наверное, что-нибудь да остается после аборта: ошмётки какие-нибудь, обрезки или что там ещё? Я, наверное, просто тупой мудак. Элисон права: плохо я женщин знаю. И не только женщин.
Келли живёт около «Инча» — автобусом туда хуй доедешь, а на такси у меня бабок не хватит. Может, и есть какой-нибудь автобус до «Инча», но я такого не знаю. Пожалуй, на самом деле правда заключается в том, что я слишком удолбан, чтобы трахаться, и слишком затрахан, чтобы просто разводить базары. Тут появляется десятый автобус, я вскакиваю в него и отправляюсь назад на Лейт-уок к Жан-Клоду Ван Дамму. Всю дорогу я предвкушаю, как он втопчет в грязь того наглого пидора.
